Глава 6. Встречи

Маркиз де Конн готовился к встрече в кабинете князя Камышева. На втором этаже замка. Сам хозяин Дома еще не явился, предоставив маркизу свободное время для размышления и обозрения помещения. Гость прислушивался к движению в замке, чему немало способствовал встроенный в стену малахитовый камин. Все голоса, как щебетание, доносились с чердачных помещений, где обитала прислуга. Болтливые горничные рассуждали о том, во что обойдется стол Алениного салона и какие продукты следует припасти на следующую неделю…

Наконец, со стороны библиотеки раздалось шарканье, кашель и недовольный голос хозяина:

– Я просил принести завтрак в кабинет на двоих! У меня гость!

Дверь распахнулась, в низкой арке появился князь Камышев. За его спиной уже суетился дворецкий, подгонявший слуг. Сам светлейший, как уже упоминалось, был человеком весьма занятным, довольно высоким, толстым, очень забывчивым и сонным. Ко всему тому, что о нем уже было известно, добавилась еще одна деталь: де Конн почувствовал странный, исходящий от всей комичной одежды Камышева запах, но запах не старости, а серы. Его сопровождал лакей Тимошка, специально прикрепленный «к уху» хозяина. Аркадий Дмитриевич подал знак рукой, и тот быстро что-то произнес ему на ухо.

– Авад Шаклович! – воскликнул князь. – К-ха, очень рад, весьма польщен пребыванием моего управляющего у нас Дома!

– Благодарю вас, ваша светлость, – с легким поклоном произнес де Конн.

– Садитесь же, старость моя неладная. Тимошка, где завтрак?!

Князь не без помощи лакея уселся на деревянный резной стул с высокой спинкой.

– Как здоровье вашей женушки? Не желаете ли кофею? – князь покашливал, закрывая рот платком, отчего слова его звучали невнятно.

– За кофе благодарю.

На тонкую скатерть лакей уже ставил посуду и серебро. Дюжина окороков и различных колбас, немного буженины, мед, сахар, масло, сыр и овощи из парников сада. Последним принесли кофе. Протянув руки через специальные ажурные отверстия в высоких спинках стульев, лакей ловко надел на господ накрахмаленные нагрудные сальветты, дабы те не испачкали жакеты. При этом де Конн оттянул шею, насколько мог, так как уголки сальветты никак не протискивались под его плотно прилегающий к тугой шее воротник. Ему казалось, что лакей пытался скорее задушить его, нежели сохранить одежду в чистоте. Но вот приготовления закончились, и завтрак в стиле Гаргантюа начался с кусочка хлеба и сала. Лакей чинно отрезал ломтики от каждого кушанья, раскладывая их на тарелки.

– Так как женушка ваша поживает? – вновь спросил Аркадий Дмитриевич.

Маркиз де Конн вздохнул.

– Моя жена, ваша светлость, и две дочери погибли двадцать лет назад от рук банды беглых каторжников. Ныне я вдовец.

– Ах! – засуетился Аркадий Дмитриевич. Снова знак лакею, и тот с минуту шепотом объяснял его светлости детали биографии маркиза.

Глаза старика могли тронуть печалью любое сердце смотрящего в них. Бесцветные, с ослабшими красными веками. Маркиз, чтобы показать, что не заметил оплошности князя, отпил из чашечки. Кофе был отвратительный, с запахом металла и привкусом дубовой стружки – истинное испытание для человека, упражняющегося во владении мышцами собственного лица.

– Мне приснился сон, – вдруг сказал князь, – что я молод и силен, но усадьба моя вся в развалинах, и всюду пробивается трава. Иногда кажется, будто вокруг мертвецы ходят и со мной беседуют как ни в чем не бывало. Будто живые они, к-ха, много их тут… Иногда собираются в орды, шумят, танцуют и жутко громко скрипят, пытаясь оторвать половицы в моей спальне…

– Простите, где они собираются в орды?

– Да вот здесь! – князь махнул рукой. – Иногда и меня бередят, выхватывают из рук книги и журналы.

Де Конн представил князя, бродящим по Дому в поисках вырванной нахальным призраком книги. Теперь причина обособленности Аркадия Дмитриевича прояснялась.

– Я вижу, многое изменилось с тех пор, как я был здесь в последний раз, – не придавая видимого значения фантазиям князя, промолвил маркиз. Но тот мрачнел, что-то припоминая. Синевато-бледное старика приняло графитный оттенок.

– Клейнод, – буркнул он.

Когда же лакей торжественно объявил о подаче к столу сладкого, князь встал и, пожелав гостю доброго утра, вышел. Все произошло так неожиданно, что некоторое время Тимошка и де Конн смотрели друг на друга в немом удивлении.

– С его светлостью подобное часто происходит? – ущемленно спросил маркиз.

– Редко я такое мог наблюдать… Позвольте мне вас оставить.

Де Конн только и произнес:

– Если того требуют обстоятельства.

Кабинет опустел. Де Конн почувствовал голод и досаду. Он вышел из кабинета в задумчивости, медленно натягивая перчатки.

«В какое странное существо превратился этот князь», – размышлял он по пути вниз.

На выходе из личных покоев хозяина Дома с высоты парадной лестницы открывался прекрасный вид на вестибюль, переполненный воспитанниками. Шум возни. Шепот и шелест одежд, словно ропот грибного дождя, разлетался под высоким куполом замка. А там, над висевшим в объятии винтовой лестницы хрустальным фонарем, возился Макарка. Бесцветный, безропотный старый холоп Камышихи.

Сам фонарь а-ля Прованс являлся воплощенной любовью княгини! Изготовленный из особого хрусталя, он возвышался локтя на два в высоту и имел фаянсовое основание с росписью, позолоченные дуги и три фитиля. Чудо, что и говорить. Фонарь был дорог ее светлости, и Макарка вместе Тимошкой натирали и чистили его ежедневно и еженощно.

Вдруг маркиз услышал разговор, в котором чувствовались напряжение, беспокойство и даже страх. Говорящих он не видел, но слышал отчетливо. Как странно устроены стены в этом замке!

– Лучше не перечить им… все мы будем на второй половине! – шипел кто-то из-за проходного проема.

Де Конн неслышно сбежал со ступенек, свернул в сторону залы той части особняка, где века полтора назад располагался арсенал. Ныне он являлся классом фехтования и изящных искусств. Именно там, в проеме между двумя дубовыми дверями, маркиз оказался перед компанией из трех молодых людей – судя по серым кафтанам и отсутствию шпаг, младших воспитанников пансиона.

– Господа, – вмешался он, – извольте пояснить мне, о чем речь!

Все трое прервали разговор, обернулись и, узнав, кто перед ними стоит, совершенно смутились. Как представились молодые люди, первым был некий Туфля – несколько вялый отпрыск баронской семьи Тоэфелль, вторым – «Филля» Падючкин, а третьим – ярко-рыжий Павел Разуев. Лицо последнего казалось испуганным, но, опустив глаза, тот сказал, что они обсуждали задачи по математике.

– Сложный предмет, не так ли? – без всякого интереса спросил де Конн.

– Злая, вредная баба! – буркнул Разуев.

– Как теща! – прыснул Филля.

– Зато мудрая, – добавил маркиз, слегка растянув губы в подобие улыбки. – Позвольте мне откланяться, молодые люди, и прошу вас за разговорами не опаздывать на уроки.

Маркиз отошел от компании, но, как только Разуев отделился от своих друзей, неожиданно возник перед сконфузившимся воспитанником.

– Итак, господин Разуев, о чем у вас с приятелями был разговор? – темные глаза бурмистра вперились в побледневшее лицо кадета.

– О чем?

– Это я спросил вас, о чем? Отвечайте, милейший.

Тот захлопал глазами:

– О математике.

– Полно, молодой человек! Ваша арифметика Магницкого может быть темой разговора только умалишенных! Никто не учит этому предмету на основании книг, написанных сто лет назад, ибо даже младенец знает ответы на их вопросы. О чем был разговор, любезный?

Ох, и настойчив же этот бурмистр!

– Хм, мы говорили о старших, вломившихся в столовую, – промямлил Разуев. – Весь завтрак мне и Филле перевернули…

– Так, старшие кадеты нуждаются в уроке благочиния, – нахмурился маркиз. – Я переговорю с ректором этого заведения об их поведении.

Но Разуев воровато оглянулся и с дрожью в пальцах прошептал:

– Лучше не спрашивайте! Прошу вас! Мне завтрась шестнадцать исполнится, и меня в ихнюю половину переводят.

– Куда переводят?

– На половину для старших, ваше сиятельство. Кадетский корпус делится на две половины. Первая – с шестнадцати и старше, вторая – для младших.

– Так вы переедете в новую комнату на старшей половине? – понял маркиз.

– Да, со всеми пожитками. Сами понимаете, не хотелось бы слишком уж под руку им лезть.

– Тяжко тут с подобными «переходами»?

– Кому как, ваше сиятельство. Вон один в их свите, Мишель Камонье, месяца два назад туда попал. С неделю лил слезы, но ничего не говорит.

– Вот оно что. Понимаю, любезный. Ну что ж, с днем рождения.

Маркиз взглядом проводил ссутулившуюся фигуру Разуева. Жизнь в мальчишеской части пансиона стала напоминать ему собственное детство. Ничего тяжкого с точки зрения зрелого человека, но каково в юности! Трагедия, что и говорить! Он усмехнулся, тряхнул головой и направился в свой «кутежный» дворец.