Глава 3

Я отправилась до отеля пешком. Прошагав площадь, по которой разъезжали когда-то на каретах принцы и короли, свернула с проспекта, в запале миновала пару старинных, жарких улиц, а затем вспомнила, что я сегодня ещё толком ничего не ела.

В одной из многочисленных кондитерских, узенькой, длинной, с выставленными пирожными – шапками малины на заварных прослойках песочных тарталеток; похожими на хлебные сайки белыми, розовыми, усыпанными шоколадной крошкой меренгами, разноцветными макаронками, эклерами и слоистыми мильфёй, – царило красочное сладкое изобилие, прекрасно подходящее для сумятицы мыслей и чувств.

Французская речь лилась вокруг, как шоколадные фонтаны, обмазывая интонациями, намёками и куртуазностью самых простых и непонятных фраз. Хотела бы я так говорить на языке для поцелуев...

Вместо этого в голове крутилось дурацкое «Мсьё, жё не манж па сис жур¹» из «Двенадцати стульев», маминых любимых. Стоя за высоким круглым столиком и глядя на россыпь крошек безе – всё, что осталось от громадной меренги, я думала о Финне.

Он назначил мне свидание. Утром, в Лувре, в Египетском зале под аркой. Звучало весьма конкретно, разве что утро – понятие растяжимое: у кого-то оно начинается с соловьями, у кого-то в двенадцать — время трогательных потягушек, как в «Завтраке у Тиффани». А его менеджер, этот Дмитрий Макаров вдруг на то же утро назначает собеседование... Странно, или они не сговаривались?

Эго царапнуло то, что Финн допустил, будто я буду дежурить, как фанатка у подъезда. Впрочем, в его взгляде ничего подобного не читалось. От мыслей о глазах оттенка тенистой листвы по моим рукам пробежали мурашки. Я вытерла пальцы влажной салфеткой и пошла бродить по Парижу. Внезапно одна, внезапно свободна от необходимости улыбаться, искать натужно слова в архивах скудного вокабюляра и понимать, что несу заученную банальщину, не имея возможности выразить мысли.

Можно было просто молчать. Никуда не торопиться и при этом отчего-то... парить. Глазеть на вычурную лепку дворцов, на окна и балкончики, на пропитанные временем стены, красные маркизы кафе, горгульи соборов над облепившими ступени пёстрыми пятнышками футболок туристов всех цветов кожи. Можно было размахивать сумкой, гадать, выведет ли меня выбранная улица к Нотр-Даму. Заходить в магазинчики. Ловить взгляды. Чувствовать себя красивой. Мне это нравилось.

Хэй, Париж, а, может, всё не так плохо?

* * *

Фраза «отель в Париже» вызывает в воображении роскошь, изысканность, зеркала, мрамор, нарядные мундиры швейцаров с гвоздикой в петлице, но вряд ли – косую скрипучую лестницу с тёртой некогда красной ковровой дорожкой, винтом взбирающуюся под крышу, узкую комнату с высоким потолком и одним окном, выходящим на подворотни и голубей. Полки а ля стеллаж, утлый холодильник и встроенный умывальник прямо в стене у кровати, видимо, чтобы далеко не ходить. Один туалет, душ на шесть комнат и выпрошенный у консьержа чайник. Гордо, просто, сердито, но без клопов. Таков был мой номер в гостинице у метро Вольтер. Сама она выглядела так же обветшало и замызгано, как и оптовые магазины одежды, повергшие меня по приезду в шок. Хотелось воскликнуть: «А где же французский шик? Витрины? Бутики?!» На самом деле, всё было, но не здесь.

Воздух Парижа в этом квартале пропахся старым картоном, пылью, горячим камнем и плевками смуглокожих пешеходов, а вовсе не флёром романтики и духов. Но если утром я боялась обнаружить где-нибудь у сточного люка крысу, сейчас отчего-то всё смотрелось иначе... Прекрасные трущобы! Как говорят французы, romantique!

Финн сказал «утром»! И пусть это будет лучшее моё приключение, остальное не важно! С ним и поговорю о клипе, зачем мне продюсер? Я вдруг почувствовала силу и движение откуда-то из груди в мир, как вдохновение! Перегнулась через окно, пропела «Мир, принимай меня, я твоя!» в густые сумерки и рассмеялась, пугая голубей!

В теленовостях что-то говорили о мумиях, но я прослушала, лишь заметила краем глаза большой бетонный саркофаг, полицейских и обеспокоенные глаза репортёра. Затормозила на секунду, потом махнула рукой: всё равно ни бельмеса не понимаю! И бросилась перебирать платья, словно Золушка перед балом. Влезала с ногами на стул, чтобы хоть как-то увидеть себя в зеркальце над умывальником. Примеряла, кружилась, бегала к консьержу за утюгом, смеялась непонятным шуткам эбонитовых студентов с белыми зубами, потому что было радостно. Жизнь всё же меняется!

Он сказал «утром»!

* * *

Я — человек организованный. В девять открывается Лувр, в шесть я проснулась, метнулась в душ, пока никто не занял. В голове крутилась песенка Финна, которую я вчера прослушала раз двадцать и даже нашла в ней что-то приятное. А клип был хорош. И он в нём, хотя в жизни лучше! И взгляд... ни одна камера не способна его передать!

Я волновалась, даже когда мыла голову, торопилась, чувствуя тёплые приливы эмоций. А затем открыла защёлку, чтобы юркнуть из душа в свой номер, дёрнула ручку на себя. Дверь не поддалась. Я нахмурилась, дёрнула сильнее. Заклинило?

Подождала немного, крикнула «Help!», надеясь на горничную или чернокожих студентов. Прислушалась. Ничего. Будто все вымерли. Я затрясла ручку, готовая снести дверь с петель, затарабанила кулаками. Зеро. Чёртовы французы позапрошлого века строили на совесть. За узким зарешеченным окошком убегала вниз безликая серая стена. Собственно, это было не окошко скорее, а щель...

Я крикнула снова. Никто не ответил. Но даже закону подлости должен наступить предел. Спустя час кто-то попытался открыть дверь моего каземата с той стороны, сказал мне неизвестно что. Ушёл, вернулся с подмогой. Я готова была разбить кафель в мелкую крошку... Но французы арабской внешности, как я потом увидела, не торопились. Медленно, как мулы в гору, они делали всё, что могли, а могли не много.

Из отеля я вышла только в десять. В пятнадцать минут одиннадцатого ввалилась в вагон метро, в двадцать его прокляла, потому что метро в Париже сделано специально, чтобы сбивать с толку приезжих, или японская туристка, к которой я обратилась за помощью, решила надо мной подшутить, и я уехала в другую сторону.

В хвосте дикой очереди у входа в Лувр я была без пяти одиннадцать. В половину двенадцатого я вбежала в Египетский зал. Пронеслась мимо фараонов, обогнула колонны и сфинксов с лицами завхозов. Под аркой никого не было...

– Merde!² – громко выдохнула я главное слово, которому выучилась у арабов, пытающихся вскрыть дверь. – Merde! Merde! Merde!

Статуи фараонов оскорблённо молчали. Вошедшие в зал школьники в жёлтых жилетах рассмеялись...

* * *

Прождав с полчаса и разглядев до мельчайших подробностей лицо фараона в чёрном камне, сложившего навечно руки на коленях, я ещё побродила по залу египетских древностей. Мужчины на меня оборачивались: босоножки, высокие каблуки, короткое платье и красная губная помада — думаю, это не то, что можно часто увидеть в музее. Впрочем, на меня здесь постоянно смотрят, уже начинаю привыкать к ощущению взгляда за спиной.

А он уже не придёт... – подсказал внутренний голос. И на собеседование я опоздала.

Разочарование расплылось по телу токсичной волной. Несчастье – результат неправильно выбранных решений.

Что теперь?

Вдох-выдох. История успокаивает. Вот эта мумия никуда не торопится четыре тысячи лет. Я нашла взглядом две статуэтки за стеклом, которые держались за руки, – самый непривычный жест для египетской скульптуры. Снова они – Эхнатон и Нефертити, правящая супружеская пара восемнадцатой династии, отчаянно смелая пара, которая шла впереди своего времени во всём: в искусстве, религии, отношениях, это впечатляет. Они не побоялись поставить весь Египет с ног на голову. Я люблю смелых, я сама такого ищу. Так чего же я боюсь?

Кусая губы от неловкости, я достала телефон и набрала телефон продюсера.

* * *

Полчаса спустя я стояла перед высоченными резными дверьми, выделяющимися охряным пятном в серой громадине старинного особняка. Назвала имя в домофон, и двери стали открываться со степенностью двух черепах. По моей спине пробежал холодок: не делаю ли я ужасную глупость? Выход не всегда там же, где вход... Но Финн, его глаза! Отчаянно хотелось его снова увидеть!

Внутренний двор был небольшим, неправильной формы. Я не успела толком осмотреть стены особняка, странными углами выступающие башенки, газон, подстриженный в угоду вкусам перфекциониста, несколько фешенебельных автомобилей, как за спиной послышался шум шагов. Обернулась.

Финн?! В джинсах и льняном пиджаке поверх футболки, спортивных туфлях из мягкой замши на босу ногу, он ощупал меня глазами, затягивая в тенистые омуты. Охряные ворота за ним захлопнулись. Щёлкнул замок, будто кто-то поставил точку.

– Ты меня всё-таки нашла! – сказал Финн негромко.

И либо от той самой бархатистой вибрации в голосе, либо от взгляда, такого пристального и изучающего, по моей спине прокатились мурашки. Я смутилась.

– Я не искала.

Краснея, подумала, что вру, и электричество, как рябь по воде, ещё сильней закружилось в моём теле. Сердце забилось так громко, что его стук должен было разноситься эхом по двору особняка. Финн смотрел на меня, не отрываясь, чуть с прищуром.

– Но ты здесь, – заметил он. – И это хорошо.

– Я на собеседование. Вы клип снимаете? – произнесла я, с трудом подавляя желание притронуться.

Широкая грудь Финна под белой футболкой вздымалась при каждом вздохе. Основание сильной шеи украшало мелкое деревянное ожерелье, больше похожее на чётки, какие носят буддисты, и пара цепочек. Одна с золотым египетским анкхом, вторая – со знаком Гора – выведенным тонкими золотыми пластинами глазом.

От соприкосновения взглядов моя голова закружилась, словно я выпила залпом бокал шампанского. Мигом ощутимые, невозможно настоящие пузырьки в теле и голове, холодные и горячие вперемешку, выбили здравые мысли из ума, я почувствовала слабость в ногах и предчувствие сладости во рту. Облизнула губы. Пространство между нами сокращалось.

– Пойдём. – Финн протянул мне руку раскрытой ладонью вверх.

Если б я умела читать по линиям, я б поняла сразу, кто передо мной. Но я не умела.

Кисть мужчины была обмотана деревянными и кожаными браслетами с серебром и латунными вставками. Стильно. Он весь был слишком стильный, всего в нём слишком...

Ошеломлённая внезапностью и магнетизмом между нами, я вложила свои пальцы в его. Те были горячими. Странное сочетание атласа кожи с твёрдостью и мозолями на подушечках. Рука в руке — полное соответствие. Глухо стукнуло сердце. Попалась! Я шагнула к центральному входу.

– Не туда. – Финн направил меня к боковой двери.

Мы вошли в прохладное чрево дома. Старинная лестница, простая ковка. Запах парфюма, дерева и воска. Лифт. Двери раскрылись. В моей груди и кончиках пальцев кружилась буря. Финн пропустил меня вперёд.

В узкой глянцевой кабинке мы оказались у разных углов, но пространство было заполнено нами, и воздуху не хватало места: он носился волнами и оседал на плечах, не попадая в лёгкие. Я замерла, считая секунды и чувствуя гипнотический взгляд Финна. Губы стали горячими. Кровь стучала в висках, пальцы хотели касания, в груди кружила, как зеркальный шар на вечеринке, восторженность.

– Ты меня выбрал? – спросила я в душной тишине.

– Или ты меня? – с полуулыбкой ответил он.

– Я про клип.

– Какой из? У меня их много.

– На который проводят кастинг. Ты тоже будешь на собеседовании?

Тихий звон. Дверцы лифта открылись.

– Собеседование подождёт. Идём.

Я опешила и замешкалась. В проёме лифта брезжил свет, я слышала, как мужчина дышит, ловила ноздрями и кожей его запах. Если не на собеседование, то куда он меня ведёт?

– Испугалась? Я думал, ты не против поговорить, – вместо ответа чарующим полушёпотом произнёс Финн, вызывая одним своим присутствием мятное расслабление в ногах.

Я растерянно кивнула, глядя на наше отражение в зеркальных дверях. Он шепнул мне в макушку:

– Ты очень красивая. – И повторно нажал на верхнюю кнопку.

Лифт, словно послушный привратник, вновь распахнул полированные двери. Я перешагнула черту из лакированной кабинки в светлый коридор. Финн за мной. Лифт закрылся и уехал вниз с тихим ходом – ещё один щелчок невидимых замков.

Каблуки утонули в толстом ворсе ковра. Окна в глубоких проёмах с полукруглыми верхушками, дубовые панели, обтянутый гобеленовыми обоями верх, картины в тяжёлых рамах, позолота. Тишина скрыла за стенами звуки Парижа.

Финн раскрыл высокую резную дверь, взглянул, словно дотронулся, и зашёл.

Ещё можно было развернуться и уйти. Но я громко вдохнула по-прежнему душный воздух. Это наваждение. Я вдруг осознала, что вот так внезапно и безумно, с одного взгляда в него влюблена, и потому всё моё существо устремилось следом.

Я шагнула в комнату, осторожно притворила дверь за собой, чувствуя смущение и радость. Последний щелчок. Комната в красных тонах с позолотой, краем взгляда я заметила статуэтку на тумбочке. Как из гробницы Тутанхамона..

Горячие ладони легли мне на плечи и жадно притянули к себе.

1«Господин, я не ел шесть дней» - реплика Воробьянинова из романа Ильфа и Петров «Двенадцать стульев»

2Дерьмо (французский)