Элисон
Небо нависало над менгирами вогнутой чашей. Свободная от снега площадка на вершине холма раскрывалась навстречу небу, вызывающая в своей наготе. Замшелые камни, что опоясывали холм полукругом, справа и слева упирались в серую скалу причудливой формы, у подножия которой стоял алтарь.
Здесь даже пахло по-другому. Не морозом и лесом, но мокрым камнем и почему-то грозой.
Я прошла меж двух каменных стражей и ступила на промороженную, бесснежную почву в клочках пожухлой травы. Это место… в нем было что-то знакомое, словно я бывала здесь, да позабыла – все стерлось, выветрилось из памяти.
Разошлась сплошная пелена над головой. Из облачной толщи упало несколько косых солнечных лучей, подсвечивая путь к жертвеннику и сам алтарь – прильнувший к телу скалы, темный и бесконечно древний. Над ним нависала фигура, высеченная в скале. Просторный балахон скрадывал ее очертания также, как капюшон скрывал лицо. Бедра статуи перетекали в необработанный камень, словно неизвестный скульптор поленился доделать работу до конца.
Но больше всего меня поразили тяжелые кандалы на протянутых вперед по-женски тонких запястьях.
Нерешительно, сама до конца не осознавая, что и зачем я делаю, я поняла руку и коснулась ее руки. И мир моргнул…
Скала дрогнула, подернулась рябью. Показалось – сейчас осыпется, но нет. То, что мнилось прочным камнем, разлетелось в воздухе хлопьями пепла. Мириады чернокрылых бабочек в едином порыве взмахнули крылами, поднимаясь в воздух, и небо – не разобрать уже, жемчужное небо Изнанки или белесые небеса привычного мира, враз потемнело от их крыльев, а воздух наполнился треском.
Несколько бабочек пронеслось прямо перед моими глазами – гладкое, блестящее тельце и бритвенно-острые края крыльев, загнутых хищным полумесяцем. Ни одна не коснулась меня, поднявшись в воздух, они растаяли в нем, напоив небо кобальтовой синью.
Там, где раньше была скала, возвышалась огромная, невероятная машина. Сплетение зубчатых колес, ремней, противовесов, грузов, рычагов, маятников и циферблатов. Казалось, безумный изобретатель просто взял набор деталей и соединил их в одно целое без цели и смысла. И все это тихо позвякивало, тикало, крутилось и работало само собой.
Статуя чуть шевельнулась, стукнули друг о друга звенья каменной цепи. А затем она опустила руки и обернулась ко мне. Я не видела ее лица под сумраком капюшона, но чувствовала пронзительный взгляд – всей кожей, каждым волоском. Казалось, она смотрела не на тело, но глубже, в самое сокровенное.
Стало немного боязно, но страх этот был далеким, каким-то ненастоящим. Словно принадлежал не мне.
Если что – убегу. Она же в камень вросла – не догонит.
– Ты пришла, чтобы отпустить меня, – прошелестел бесплотный голос.
Она не спрашивала. Утверждала.
– Нет! – это вырвалось у меня самой собой, вперед любых мыслей. А внутри тут же родилась уверенность, что отпускать ее никак нельзя. – А ты кто?
Ее смех походил на хруст гальки под ногами.
– Взгляни и узнаешь.
Звенья цепи снова стукнули друг о друга, когда она подняла руки, чтобы откинуть капюшон.
Я зажмурилась от ужаса и вцепилась в переметную суму так, что даже пальцы заболели:
– Не надо!
…не хочу, не могу, не жалею знать, что у нее под капюшоном! Это нельзя, просто нельзя, невозможно, убегу сейчас только бы не видеть этого, никогда сюда не вернусь…
Тяжкий вздох разнесся над площадкой.
– Открой глаза!
Я помотала головой и укусила себя за большой палец. Боль немного прогнала панику, но все равно было страшно.
– Открой, не бойся. Я не смогу сделать этого без твоего согласия.
Несмело приоткрыв один глаз, я увидела, что руки статуи опущены, и успокоилась. Настолько, что не только открыла второй, но и начала озираться по сторонам.
Все-таки очень знакомое место. И все такое нереальное. Как во сне, или видении…
Видение! Вот где я видела раньше этот храм в окружении менгиров.
Получается, это сон?! Просто сон…
Мне часто снится странное. Наверное, я упала в сугроб и сейчас замерзаю. Жаль только, что мои предсмертные видения такие бестолковые. Насколько лучше было бы напоследок увидеть Рэндольфа и Терри.
– Ты так отчаянно бежишь от себя, – она развела руки, отчего цепь меж ними натянулась. – Оставила меня здесь, приняла зарок на долг. Даже если передумаешь, я ничего не смогу сделать, пока ты не выплатишь его.
– И не надо! – мне совсем не хотелось, чтобы каменная женщина в балахоне что-то делала для меня.
Она печально покачала головой:
– Путь к познанию лежит через страхи и искушения. Иные всю жизнь борются с ними, обретают силу, но теряют счастье, потому что нельзя быть счастливым, отвергая часть себя. Иные поддаются и теряют человеческий облик. Обычные люди всю жизнь бегут его, страшась узреть себя настоящего. Зачем ты выбрала путь обычного человека?
– Я же человек, – это прозвучало вопросительно.
Слова статуи будили во мне что-то нехорошее, давно и прочно похороненное на дне души. Мне хотелось, чтобы она замолчала. Так хотелось, что я почти готова была заткнуть уши.
– Ты похожа на безумца, который решил, что его правая рука плоха и порочна, поэтому привязал ее за спину, чтобы никогда не видеть и не пользоваться…
Но я уже не слушала. Всем моим вниманием завладела огромная машина за спиной статуи.
Механизм не был бессмыслицей, как показалось мне на первый взгляд. Вся эта огромная, щелкающая и позвякивающая махина оказалась прядильным и ткацким станком, что работал сам по себе, без ткача.
Гигантские веретена тянули нить откуда-то из-под земли. Рыхлая и белая она ложилась на огромные деревянные стержни лишь для того, чтобы снова быть скрученной с соседними нитями. Дрожали толстые струны основы, сновали туда-сюда челноки, нить окрашивалась сама собой, стоило ей лечь в ткань, поднималось и опускалось бёрдо , рисуя неповторимый узор…
И над всем этим порхали сотни черных бабочек, срезая острыми кончиками крыльев нить утка.
Зрелище было столь величественным и фантасмагоричным, что сознание с трудом вмещало его. А пестрое полотно все прибывало, накручиваясь на исполинский вал.
Грандиозный размер машины и слаженность ее работы так потрясли меня, что я не сразу поняла – ткань выходит с изъяном. Часть волокон основы была оборвана, материя расходилась проплешинами. Сломана была и сама машина. Несколько валов и шестеренок стояли, бессильно повисли маятники. Машина мучительно покряхтывала, продолжая работу вопреки поломке.
– Что это? – спросила я у статуи. И для верности ткнула пальцем ей за спину.
– Ткацкий станок судьбы.
– Судьбы?! – мои глаза округлились. Я немедленно вспомнила все, что говорил про судьбу Рэндольф.
Получается, по вине вот этой штуки у меня не будет больше моего фэйри?! А если ее сломать?!
Хотя она и так сломана. Еле работает. И полотно выходит совсем некрасивым. Все в дырах, вместо узора – грязные пятна.
Вот такой я себе судьбу и представляла. Бездушным, страшным, поломанным механизмом.
Заклинить бы его окончательно…
Последние слова я произнесла вслух и статуя тут же откликнулась:
– Хочешь сделать это?
– Нет, – она спросила всерьез и я испугалась. Вот так взять и уничтожить судьбу? Совсем, для всех?! А вдруг от этого станет еще хуже?
– Несправедливо, что у Рэндольфа такая судьба. Я хочу ее поменять!
Она вздохнула:
– Ты знаешь, что можешь сделать это.
– Могу? – недоверчиво переспросила я.
– Но не сетуй, если все закончится еще хуже, чем в прошлый раз.
– А что было в прошлый раз?
Она не ответила.
Машина лязгала, ходило бердо. Поблескивали десятки, сотни рычагов, от которых шли ремни и цепи к малым и большим колесам. Одни шестерни крутились так быстро, что сливались в сверкающее пятно, другие вращались медленно и степенно.– Я хочу поменять судьбу Рэндольфа, – с напускной храбростью, которой не ощущала, объявила я.– Тогда выбирай рычаг.– Какой? – я растерялась.– Любой. Ты же вносишь хаос в предназначение.Вот тут мне стало боязно. Но не настолько, чтобы отступить. Я трижды обошла кругом ткацкую машину, задерживаясь у каждого рычага. Наконец, сделала выбор и налегла руками и плечом на рукоятку большого медного колеса. Больно кольнуло у ключицы. Медленно, нехотя колесо стронулось с места. Я давила всем весом, чувствуя, как оно медленно поддается.Поворот, другой, третий. Маховик скрипнул, пришел в движение. Тронулся стоявший до этого маятник, затикал большой циферблат над головой. Сменили направлен
ЭлисонЛуч солнца погладил щеку. Я зажмурилась, не желая расставаться со сном. Кажется, снилось что-то хорошее, но бестолковая память выронила это “что-то” на полпути к реальности. Сон выпал, как зерно из дырявого мешка. Я заворочалась, пытаясь устроиться поудобнее, и в бок впился острый камень.Этого хватило, чтобы по-настоящему проснуться. Я села и поняла, что сижу на алтаре. Вокруг полукольцом возвышались менгиры, за спиной начиналась скала. Большая глыба камня, смутно похожая на фигуру в балахоне, нависала над головой.Как я могла заснуть здесь, на холодном, насквозь продуваемом всеми ветрами холме? Почему не замерзла насмерть, и как долго длился сон?Я со стоном слезла с камня, послужившего мне ложем. Кому бы из богов ни был посвящен этот храм, надеюсь, он не почувствовал себя оскорбленным подобным пренебрежением. Привычная тусклость красок вокруг подсказала – я нахожусь в реальном мире и это, пожалуй, было неплохо.
– Мне казалось, мы обсудили все еще четыре года назад, – она хотела, чтобы это прозвучало мягко, но получилось все так холодно. – Все кончено, Отто! Уходи! – Мужчина всегда выполняет свои клятвы. Я сделал это, – ответил незваный визитер, лаская ее шею. – И пришел подарить тебе свободу. Она презрительно сузила глаза: – Какую свободу? О чем ты? – Свободу от божественного проклятья, – он заговорил все быстрее, сбиваясь, путаясь, спеша выплеснуть что-то важное. – Я сделал это! Да, сделал! Меж нами больше нет преграды, любовь моя. Теперь мы сможем быть вместе. И вместе состариться… Она сняла его руку с плеча так, будто это было дохлое насекомое: – Ты болен, Отто. Я повторю то, что сказала еще четыре года назад: я не люблю тебя. Никогда не любила. Ты надоел мне. Уходи, или мне придется заставить тебя уйти. Мелькнула мысль дернуть шнур, вызвать слуг, но Юнона представила какие шепотки и сплетни ждут ее на следующий день и поморщилась.
Я никогда не отличалась особой гордостью, безумцам это не к лицу, но все же яма, в которую собиралась шагнуть, ужасала даже меня. Оставайся малейшая возможность попросить о помощи у родных или друзей, я бы воспользовалась ею. Но я была одна, за сотню миль от дома, без денег и любых бумаг, что могли бы подтвердить мою личность. Быть безумицей несладко, даже когда ты графская дочка. Мне не хотелось проверять, каково это – считаться в глазах окружающих чокнутой бродяжкой, верящей что она Элисон Майтлтон, поэтому я не пыталась смущать умы людей своей невероятной историей.Еще раз глубоко вздохнув, я отлипла от стенки и подошла к ступеням храма, встав чуть поодаль от городских нищих, положила перед собой шляпу. Дерево флейты в руках было гладким и чуть теплым. Я поднесла инструмент к губам, прикрыла глаза, и наш совместный вздох зазвучал по площади над головами прохожих…Я немножко училась играть на флейте. Не могу сказать, что у меня хорошо получалось. К тому
В переулке меня ждали.Я сразу поняла, что двое оборванных бродяг с недобрыми лицами и скрюченный калека, опиравшийся на костыль, не просто так отдыхают и наслаждаются видом на выгребную яму. Развернувшись, помчалась обратно, к выходу, но там уже стоял третий громила, поигрывая короткой дубинкой.Попалась.– Куда собралась, подруга? – спросил он сиплым голосом.– На площадь, – жалобно проблеяла я. – Пустите.Неспешно подошла остальная троица.– Успеешь, – хмыкнул бандит и дернул меня за руку, отбрасывая в сторону.От удара о стену перехватило дыхание. А бродяга навис надо мной. Его ладонь сомкнулась на плече, не давая уйти от расправы.– А ты ничего, – он осклабился. – Милашка.– Что вам от меня надо?!– Джонни хочет сказать, что нехорошо обирать чужие места и уходить не поделившись, – вступил в игру калека. Он опирался на костыль и, пов
Шли мы недолго. Обогнули порт и выбрались на заброшенный пустырь. В центре его горел костер, стояло несколько палаток и три крытые телеги. Чуть поодаль над охапками сена дремали коротконогие мохнатые лошадки.Я механически переставляла ноги, следуя за своими спутниками. Если у них были злые намерения, бегство только ухудшит положение. Если же они и правда друзья, как сказала женщина, то вдвойне глупо бежать от предложенной помощи.У огня, помешивая еду в котелке, сидела девушка с оливковой кожей и тонкими чертами лица, кутаясь в подбитый мехом плащ. При виде нас она взвилась:– Тиль, что так долго?! А кто это с вами?– Зови Ринглуса, Фэй. У нас прибавление.– А-а-а…Меня ожгло коротким любопытным взглядом, и непоседа-Фэй ускакала. Тильда подвела меня к огню, усадила:– Вот так. Ты голодная?– Не знаю, – сосущее чувство голода куда-то делось, словно сейчас, когда еда, наконец, стала дос
Проснулась я резко, точно по сигналу вскочила и тут же впечаталась в стенку. Села, потирая лоб. Пока я спала, кто-то перенес меня внутрь одного из фургончиков и заботливо укрыл одеялом.Здесь было душно, но тепло. Рядом мелькали всполохи огня от переносной печки. Я неловко завозилась впотьмах, пытаясь понять, как выбраться отсюда.– Элисон? – окликнул меня голос Тильды. – Ты не спишь? Иди сюда.– Не сплю, – наконец, удалось выпутаться из одеяла. Я зачем-то на четвереньках проползла до середины вагончика, где светились малиновым жаром угли в маленькой жаровне.– Как раз вовремя проснулась. Скоро завтрак. А потом надо будет решать, что нам делать дальше.– А какие есть варианты? – я сразу поняла, что она имеет в виду “что нам делать дальше с тобой” и насторожилась.– Ты можешь уйти. Или можешь остаться с нами. Но в последнем случае ты должна приносить пользу. Мы не в том положен
Рэндольф (настоящее)Сон ушел резко и безвозвратно, как всегда. Другие воины всегда завидовали его искусству просыпаться мгновенно.Сквозь затянутое бычьим пузырем окошко смотрело темно-синее небо. Зимние ночи долги, рассвет начнется лишь через пару часов.Рэндольф сел на тюфяке, выдохнул облачко пара. Каморка, место в которой трактирщик сдал ему за четверть пенни, находилась в летней пристройке, куда не доходило тепло от печки. Трактирщик предлагал переносную жаровню всего за пару пенни, но Рэндольф отказался. У него осталось слишком мало смешных кругляшек, которые так много значили в человеческом мире.Будь с ним Элисон, он бы снял нормальную комнату. Теплую. С чистыми простынями.Но Элисон ушла…Он закрыл глаза, пережидая приступ тоски. Странное ощущение. Оно заставляло вспомнить, бой с мантикорой. И как уже после сражения мастер-лекарь, матерясь, орудовал скальпелем, чтобы вырезать засевшие в теле ядовитые игл