Пролог - Эпизод 2

———

Ещё вчера я и вообразить себе не могла бы, что, бросив всё, оставив Эрику целый шкаф своего барахла, поеду в столицу ночным автобусом. И в мыслях не было! Нет, занималась я совсем другим: расхаживая в маленьком чёрном платье — декольте, нитка жемчуга на шее — между гостей вернисажа с бокалом шампанского в руке, приветливо-лицемерно улыбаясь малознакомым и незнакомым людям, я искала глазами Эрика, который после того, как я обнаружила его в постели с Маноэлой, почти вовсе перестал появляться дома. На сами работы я даже не глядела: мазня-мазнёй. Я бы и лучше сделала. (И делала, кстати: полгода назад на этом же самом месте был мой вернисаж.) В этот раз выставлялись работы Мугабы. Мугаба был другом Эрика, таким же, как и я, художником с рабочей визой, только посвежее и помоложе. Если Эрик уже не придёт, может быть, отыскать хотя бы виновника торжества и призвать к ответу? Правда, даже по сталинским законам сын за отца не отвечает, а приятель за приятеля тем более. Ну, тогда просто поплакаться ему в жилетку на его широкой чёрной груди. Или, может, совет какой даст… Ага, как же! Не будь дурой: на открытом рынке арт-продуктов предложение значительно превышает спрос, поэтому каждое из юных дарований (в моём случае второй свежести) так и глядит, как бы с улыбкой вцепиться собрату в горло. Но, может быть, Мугаба хоть знает, где искать моего суженого, этого поганца? Вот такими совсем неблагостными мыслями я была занята, когда в моей сумочке булькнул телефон.

Сообщение от Эрика?! Неужели в кои-то веки стал вести себя как мужчина?!

Нет, это было не сообщение, а электронное письмо. И не от Эрика. Письмо было по-русски, от Наташи.

Не ждала я, конечно, что она ответит так быстро, через неделю, да и что вообще ответит. Что-то даже ноги подкашиваются: не присесть ли куда?

Аля, привет!

Не ожидала получить от тебя письмо, очень удивилась. Рада, что у тебя всё хорошо. Огорчена, что не совсем хорошо. Ты умная девочка, и ты со всем справишься.

По твоему вопросу я узнала всё, что ты хотела, хотя не так, как ты просила. Спрашивать в гимназии — гиблое дело, не думаю, что они хранят архивы так долго, и даже не знаю, существует ли ещё гимназия. С городским архивом то же самое, и я в страшном сне не могу представить, чтобы я туда пошла. Мне пришлось напрячь Сергея, а ему напрячь ещё кое-кого.

Азуров действительно проходил по ведомству Сергея и даже был сотрудником. Ну, не прямо чтобы сотрудником, но он есть в их архивах. Азуров погиб в Иране два года назад. Я не уверена точно, умер или погиб, они сами там не уверены. Дело тёмное, и не думаю, что тебе нужно знать детали. Кажется, он так и не женился. Его мать умерла в 2013-м.

Извини за невесёлые известия. Это всё было вечность назад, правда? Есть ли возможность приехать к тебе этим летом? Или тебе сейчас не очень до меня?

Обнимаю, целую, Наташа

Как хорошо, что я присела на этот мягкий диванчик… Бокал надо поставить на пол. Вот так, осторожно… А теперь левую руку взять в правую. И сжать, крепко-крепко. Правда, это уже не имеет смысла. Почему здесь так холодно? Когда эта нация научится топить как следует, хотя бы в общественных местах? И что это за нелепое освещение? Дурочка, это не освещение нелепое, это у тебя что-то с глазами…

— Вам нужна помощь, сударыня?

Спрашивающий стоял передо мной. Серьёзный пожилой мужчина, ухоженный, благожелательный, без всякой растительности на лице. Я улыбнулась через силу:

— Нет… не то чтобы… Я… я бы от платка не отказалась. — Он уже протягивал мне бумажный платок. У меня хватило сил взять его, кивнуть в знак благодарности, развернуть платок, поднести к лицу — и разрыдаться, едва я это сделала. Я, впрочем, быстро взяла себя в руки, всхлипнув ещё только пару раз. Мужчина присел рядом.

— Вы не против? Вам нужен кто-то, чтобы выговориться.

— Видите — мой… мой друг погиб в Иране. Только сейчас узнала.

— Мои глубокие соболезнования, — мужчина склонил голову. — И всё же, хоть это и звучит цинично, необходимо жертвовать жизнями, чтобы создавать империю.

— Он вообще-то русским был, — пробормотала я.

— Это… «Это всё меняет», я собирался сказать, но, на самом деле, нет. Можно узнать ваше имя?

— Элис Флоренски.

— Сэр Гилберт Блум, — представился мужчина. — Рад знакомству. Я знаю как минимум одного русского с этой фамилией, что заставляет меня заключить…

— …Что я тоже русская. Очень проницательно, мистер Блум.

Мне ответили не сразу. Глянув на собеседника, я приметила еле заметно приподнятую бровь, слабое подобие улыбки, и только тогда сообразила, что допустила этикетную оплошность.

— Виновата! («Ах ты дура, дура!») Сэр Гилберт, я имела в виду, — тут же исправилась я.

Баронет (или носитель рыцарского звания) издал короткий смешок.

— Всё в порядке. Вы здесь учитесь, миссис Флоренски, или занимаетесь, эмм, творческой работой? Конечно, если я могу спросить.

— Мисс. Я «занималась творческой работой», как вы очень мило выразились, до совсем недавнего времени. Вчера мне сказали, что я им больше не нужна. И не только это: моя рабочая виза заканчивается через две недели, мой близкий человек, которого я обнаружила в постели с горничной из Португалии, видимо, хочет предложить союз на троих, а теперь ещё это письмо… — Я снова улыбнулась. Улыбаться, улыбаться всем им, никогда не показывать своей слабости. — Пожалуйста, не подумайте, что я жалуюсь.

— Очень мужественно, моя хорошая. Так у вас нет вида на жительство? Звучите вы совсем по-британски…

Я уже открыла рот, чтобы сказать ему, что даже бушмены в наше время говорят по-английски, что за три года даже зайца можно научить курить, что британцы в принципе несколько переоценивают свой язык в качестве бесценного дара человечеству — но прикусила язык, конечно. Сэр Гилберт, кажется, желал мне только добра — зачем тогда?

— Ужасно боюсь быть дурно понятым, — между тем продолжал мужчина, — но как вы смотрите на то, чтобы нам отправиться в хороший ресторан здесь по соседству, где мы обсудим все эти… неприятные события вашей жизни немного подробней?

Всё чудесатее и чудесатее! Действительно, немного смелое предложение, даже от баронета, но неужели сэр Гилберт прямо вот так сразу потащит меня в своё дворянское гнездо, чтобы там коварно надругаться над моей несколько увядшей невинностью? Даже если и так, то хуже, наверное, уже не будет. Куда уж хуже…

Всё-таки сомнение, видимо, отразилось в моих глазах, потому что мой собеседник счёл нужным пояснить, еле приметно улыбаясь:

— Я приверженец однополой любви, мисс Флоренски, так что вам не нужно бояться, эм… знаете, всяких таких вещей.

— Рада это услышать, — пробормотала я детским голоском. — Хорошо смотрю. Очень даже.