———
В ресторане наш разговор продолжился. В ожидании горячего я рассказала сэру Гилберту мою немудрящую и такую, наверное, типичную историю: мою влюблённость в Эрика на последнем курсе Мухинки; мою скоропалительную эмиграцию; мои не слишком убедительные попытки творческой деятельности на новом месте; мои случайные заработки; мои мытарства с получением вида на жительство (наш заключённый во Франции брак оказывался не вполне действительным, верней, всё зависело от Эрика, которому нужно было поставить три подписи и который по разным причинам всё никак не мог их поставить); моё растущее разочарование при виде того, как мой любимый человек собирается оставаться вечным мальчиком до седых волос; мою попытку откладывать деньги самостоятельно, занимаясь не самым безупречным промыслом на чёрном рынке искусства; наше растущее отчуждение — очень вежливое, впрочем, без единой грубости с его стороны; мою жалкую улыбку при виде недавней безобразной сцены и слова Эрика, который, ободренный этой моей пришибленностью, всё смелее объяснял, как ему нужны разнообразные источники вдохновения и предлагал решить дело цивилизованным путём; понедельничное уведомление из Управления по вопросам виз и иммиграции… Сэр Гилберт был превосходным слушателем: он слушал внимательно, лишь изредка бросая лаконичные реплики и задавая только самые нужные вопросы. Например:
— И что вы собираетесь делать дальше?
Я развела руками.
— Понятия не имею…
— Как думаете, ваши картины могут вам обеспечить скромный доход? — продолжал он спрашивать.
— Исключается, сэр Гилберт, — я грустно улыбнулась. — Я более чем заурядна, в смысле таланта.
— А могли бы вы, например, преподавать изобразительное искусство в образовательном учреждении?
— Да кому я нужна как учитель?! — воскликнула я. — Сэр Гилберт, вы очень, очень милый человек, но простите ради Бога, вы немного…
— Наивен?
— Да — то есть я не хотела быть невежливой.
— Даже если я наивен: можете вы представить, что преподаёте, скажем, русский авангард группе студентов возрастом от шестнадцати до восемнадцати?
— Нет, наверное. Я не люблю русский авангард, весь целиком.
— Что насчёт русского классического искусства XIX века?
— Тоже не заставляет сердце вздрогнуть. Видите, я могла бы его преподавать без особых трудностей, но я не чувствую, что могу вдохновить своих студентов чем-то, что меня саму не очень вдохновляет. Это будет не очень честно по отношению к ним, разве не так?
— Я очень ценю эту вашу позицию, но она очень усложняет вещи. Вы… вы, должно быть, хороший и честный человек, мисс Флоренски.
— Что вас заставляет так думать, сэр Гилберт? — через силу улыбнулась я.
— То, что вы не боялись плакать прилюдно, — ответил мой собеседник серьёзно. — Я бы сам никогда не проявил такой…
— …Слабости?
— …Самозабвения, дерзания даже. Наверняка есть что-то, что вас вдохновляет, мисс Флоренски. Так что же это?
Я задумалась. Нам меж тем как раз принесли горячее, но мы оба не спешили есть. Насколько искренней нужно быть? С другой стороны: какая беда в искренности, если я всё равно возвращаюсь в Россию через две недели?
— Есть пятнадцать-двадцать русских песен, которые я очень люблю, — призналась я, наконец.
— Превосходно! Можете ли вы прочитать лекцию по каждой из них?
— Да, — ответила я, даже не успев подумать. — Да, если только будет кто-то, кому это нужно. Кому, Господи помилуй, здесь это может быть нужным?
— Вам знаком Колледж современной музыки в Лондоне? — ответил баронет вопросом на вопрос.
— Нет, а почему вы спрашиваете? — поразилась я.
— Ваш покорный слуга, так вышло, является его… эмм, покровителем. Допустим, я позвоню миссис Мёрси Уолкинг, директору. Допустим, она пригласит вас в качестве, эмм, учёной знаменитости, приглашённого профессора дать серию лекций по предмету, который, как вы чувствуете, вас вдохновляет. Два академических часа в день, а весь курс займёт часов двадцать. Это даст вам временное трудоустройство, что позволит нам продлить вашу рабочую визу — но я позабочусь о вашей визе, я обещаю. Как вам это нравится?
Я, кажется, застыла с открытым ртом, в то время как сэр Гилберт начал всё-таки есть, изредка поглядывая на меня и наслаждаясь произведённым впечатлением.
— У меня нет слов, чтобы выразить свою благодарность, — собралась я с мыслями примерно через минуту.
— Ну, и не говорите ничего, — он почти смеялся.
— Постойте — я собиралась сказать, что это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. Вы от меня попросите… каких-то вещей взамен?
— Нет, — невозмутимо ответил сэр Гилберт. — Я не Харви Вайнштейн, моя славная. Просто старый гомосексуалист.
— Тогда — почему вы заботитесь о совершенно незнакомом человеке?
— Верите ли, нет, по причинам сентиментального плана. Я не готов о них рассказать — сейчас, по крайней мере. Мы можем поговорить об этих причинах через две недели — если, конечно, вы не скажете «Нет»…
…Билет в Лондон я купила через сайт «Национального экспресса» тем же вечером. Через Сеть я нашла и оплатила жильё по адресу улица Эвершот, 247. Сэр Гилберт посоветовал мне снять новое жильё в районе Кенсал Грин или, на худой конец, Чок Фарм, чтобы мне было проще добираться до новой работы. Ничего не находилось, но, уже почти отчаявшись, я вдруг набрела на сайт «Эй-энд-Би Групс» в районе Камден Таун: они просили сорок фунтов посуточно за номер-студию. Оплата двух недель вперёд лишила меня бóльшей части сбережений, но жалеть не приходилось: или подвернётся ещё какая работа, или возвращаться в Россию, где у меня — ни профессии, ни знакомств, ни друзей, ни жилья, только родные берёзки да осинки. Поживём — увидим…
Сэр Гилберт обещал позвонить в девять вечера. Около часу я провела в томительном ожидании его звонка, веря всё меньше и меньше. Минутный великодушный порыв, пусть, но так ведь не делаются дела в Британии, где всё так предсказуемо и где никто не любит неожиданностей! К десяти, когда он наконец позвонил, я перестала надеяться совсем и, думаю, звучала слегка апатично. Чуть посмеявшись моему безверию, покровитель коллежа сообщил, что он обо всём договорился лучшим образом и что моя первая лекция пройдёт в понедельник в десять утра.
Эрик так и не появился дома, и я почти спокойно приняла мысль о том, что четыре дня назад видела его в последний раз… в своей жизни? Может быть. Я написала Эрику что-то среднее между длинной запиской и коротким письмом и собрала небольшой рюкзак самых нужных вещей. Утром я вышла на Автовокзале «Виктория» и села в метро до Морнингтон Кресент. Мне пришлось пережить пару неприятных минут в попытках забрать из шкафчика ключ от своего номера, но об этом я уже писала.
ЭПИЛОГМисс Элис Флоренски, которая была нашим учителем и которую мы были счастливы называть нашим другом, исчезла спустя три дня после нашего последнего посещения её комнаты-студии на улице Эвершот.Эти дни она, вероятно, провела дома, завершая свой дневник и делая иные приготовления, о которых мы ничего не знаем.23 апреля 2019 года мы увидели мисс Флоренски во сне и получили от неё наставление забрать её дневник из офиса «Эй-энд-Би групс», что мы, хоть и испытывая сомнение, сделали в тот же день. И дневник, и ключ от её квартирки были, очевидно, брошены в щель для писем в офисной двери рано утром того же дня, как сказал нам управляющий гостиницей.Нам очень жаль признаться в том, что все следы нашего друга и учителя были в тот день полностью потеряны. Все наши письма, отправленные на адрес её электронной почты, остались неотвеченными. Нельзя исключить и её внезапного замужества и отъезда, и её неожиданного воз
○○○○○○○○○Я оказалась на вершине белой горы, точней, на горной тропке очень близко к самому её пику. Гора, если долго вглядываться в неё, становилась прозрачной, поэтому не было препятствий осмотреть весь окружающий мир.Мир состоял из гор, в основном белых, но имеющих каждая свои тонкие, нежные оттенки. Одновременно я могла наблюдать восемь или десять. Огромные, причудливые, удивительные, разбросанные от края до края видимого пространства, все они сохраняли одну общую черту: их пики завершались на одном уровне, образуя как бы невидимую плоскость.В каждую из этих гор можно было всмотреться, и тогда она, теряя плотность, превращалась во что-то вроде окна… в соседние миры? Я увидела сквозь эти световые колодцы нечто, похожее на терема и купола Святой Руси, а также образы миров, где, кажется, ни разу не проходила.Разглядеть, что находится между горами, в долинах, я не могла, потому что на расстоянии примерно километра вниз от того мест
~~~~~~~~~~Едва я справилась со своим скромным обедом (пластмассовый судок, купленный в «Сейнсбериз»), как в дверь постучали. Неужели сэр Гилберт? Вот здрасьте, приехали! А вы и не накрашены, матушка! (Откуда это, кстати?)На пороге стояли — вот снова сюрприз! — Патрик и Кэролайн.— Пожалуйста, заходите, — пробормотала я. — Очень рада видеть вас обоих. Хоть и неожиданно…Парочка вошла и встала передо мной рядышком, словно два советских пионера, пришедшие поздравить ветерана с Днём Победы и прочитать ему стишок. Переглянулись. Патрик немного хмурился. Кэролайн улыбалась.— Ну, — подбодрила я их, тоже улыбаясь. — Наверняка есть что-то, ради чего вы пришли.Кэролайн издала смущённый смешок:— Да — нет — то есть…— Чтобы сказать мне, что вы стали парой? — вдруг осенило меня. Девушка издала короткий довольный визг и
*********На часах было около одиннадцати вечера, когда я вошла в здание гимназии: счастливая, расслабленная, успокоенная и немного хмельная: не от вина, конечно, а от обилия чувств и впечатлений.Вошла — и в холле столкнулась с десятком серьёзных, взволнованных людей. Если бы изобразить меня и их, выстроившихся передо мной полукругом, получилась бы та ещё драматическая мизансцена.Меня встречали: Светлана Борисовна, директор гимназии, с несчастным, помятым лицом; Роза Марковна, завуч; Оля Смирнова, Варя Антонова — да что там, половина нашего класса! Сидел где-то сбоку на скамье, заполняя бумаги, и встал при моём появлении оперативный уполномоченный в форме.Оля первая подскочила ко мне с безумными глазами, белым лицом, то ли от гнева, то ли от ужаса.— Где ты была всё это время?!И тут я совершила невероятную, невозможную ошибку, близкую к нечаянному предательству.— Я была с любимым человеком, &
~~~~~~~~~Этим хулиганистым «Аминь», больше приличествующим проповеди, а не рассказу светского человека о светском предмете, я бы постеснялась закончить любую лекцию, кроме последней — но сейчас подумала, что мне, собственно, нечего терять.Небольшая аудитория была полна, заняты оказались все двадцать четыре места. Но более того: примерно через четверть часа после начала занятия без всякого стука вошла Анья, помощница миссис Уолкинг; в руках она несла складной стул из актового зала. Встретившись со мной глазами, Анья улыбнулась, но ничего пояснять не стала, а вместо этого разложила и поставила стул в двух метрах от стола преподавателя. Вышла, так и не сказав ни слова.Через минуту в аудиторию вошёл сэр Гилберт. Повернув голову к студентам, он приложил палец к губам, как бы говоря о том, что его не надо приветствовать, а, развернувшись ко мне, сделал мне знак продолжать, не останавливать лекцию, и несколько грузно уселся в поставле
ГЛАВА ДЕВЯТАЯСегодняшняя лекция завершает наш курс о русской неклассической музыке конца ХХ века. Ничто не может быть уместней того, чтобы посвятить её Виктору Цою. Этот музыкант был советским певцом и композитором, одним из первопроходцев русского рока, его «последним героем» — и в буквальном смысле слова культовой фигурой на музыкальном небосклоне России. (В рамках современного дискурса выражение «в буквальном смысле слова» часто означает свою противоположность — но не в этот раз, если принять во внимание, что поклонники Цоя быстро создали разновидность культа, в котором его почитание приняло форму едва ли не религиозного поклонения.)Цой родился в 1962 году в Ленинграде от отца-корейца и русской матери. Он начал писать свои песни ещё подростком. Прежде чем они вместе с Алексеем Рыбиным создали «Кино», Цой побывал участником нескольких других рок-групп. «Кино» начала записыват