– Какое бесчинство! – кудахтали сельчанки навстречу старосте деревни Лупки. – Уже средь бела дня в могилах роютси!
Семен Хрунов возвращался из церкви, когда на все охочие девки раскричались о странного вида незнакомце, копающемся опосля полудня на могилах.
– Че орете?!! – прикрикнул на них староста. – Курицы! Идите до дому, не смущайте народ…
А сам рысью помчался на кладбище. Что-то неладное было в этих новостях, что-то тревожное. Для самого старосты. Он пересек овражек по двум перекинутым бревнышкам. Чуть со спешки не опрокинулся. Ну да не впервой! Грязь и бездорожье, пора ненастная, осеняя, глухая. Вот и спины гробокопателей. Над ними стоит человек в одежде барской, богатой…
– Ну-ка стойте! – крикнул староста, но уже помягче.
Человек обернулся. Лицо темное, волос смоляной, глаза черные и будто бесовской зеленью сверкнули.
– Шой-то вы здеся сябе позволяете?.. – не успокаивался Семен, приближаясь, хотя ноги у самого как-то начали подкашиваться.
Он замедлял шаг. Голос задрожал при виде надгробной плиты. «Лета 1799 в 4-й день августа преставился раб Божий Мартын Валуевич Подольский», – прочитал он на отодвинутом белокаменном надгробии.
– Да вот, уважаемый, в грязи копаемся, – ответил незнакомец, как только староста подошел к краю разрытой могилы. – Правда, пока неизвестно в чьей.
Последняя фраза темного человека была двусмысленна, и Семен понял, о чем тот говорил, но попытался припугнуть непрошеных гостей.
– А вы хто такой будете? Я вон до полисии вмих донесу…
Тот усмехнулся, продолжая смотреть вниз, на открывающееся чрево могилы.
– Маркиз Авад де Конн к вашим услугам. Управляющий и бурмистр князя Камышева, – произнес он с той простотой и снисходительностью, которой мог обладать человек большой власти и ума. – А вы, уважаемый, старостой сего места будете?
– Аха, Хрунов я, Семен, – ответил тот. – Деревня Лупки.
Со звуками кирок и лопат, звенящих о мерзлую твердь, самочувствие Семена стало ухудшаться.
– Как часто здесь могилы вскрывают, уважаемый? – спросил маркиз.
– Ежегодно! С десяток раз уж, и всякий раз перед субботой. И не только нашенское, простецкое, но и дворянское разрывают. Бесчиние какое. И шо срамно делают-то? Головы утаскивають.
– Воров видели?
– А як же. То нелюдь пришлая. У одного, как сказывали, голова медвежья, у иного птичья…
– Двое?
– Да хто ехо знаеть! Можеть, и двое, можеть, и целая свора нечистых… Однакось не извольте серчать, вашество, но я на вас в полисию все равно заявлю.
– Вам, боюсь, до полиции недолго бежать, – все с той же безмятежностью продолжал де Конн. – Судебный следователь у вас уже дома сидит. Ждет.
С последними словами маркиз изволил повернуться к Семену. Тот вздрогнул.
– Не вы ли подписали бумаги, свидетельствующие о причинах смерти Мартына Подольского? – продолжал маркиз.
Старосте от этого вопроса совсем скверно стало. Перед его глазами возникла уже почти забытая сцена, когда двое княжеских холопов втащили разбитое тело в его дом. С ними священник и врач. Тогдашний врач. Барон фон Фойлен. «Удар у него апоплексический случился, так и пиши», – говорил барон. Кровь, слипшиеся волосы, выбитые глаза от ударов по затылку. «Да у нехо все кости переломаны!» – пытался указать на преступление староста. «По дороге с озера в телеге сильно трясло! Подписывай!» – топнули на мужика ногой.
– Ну, так что же стало причиной смерти Подольского, на ваш взгляд? – безучастный голос маркиза пресек стылую волну воспоминаний.
Вдруг удар лопаты брякнул об уступ почерневшего гроба. Железные гвозди прогнившей крышки противились, но, наконец, поддались. У старика перехватило дух. Он шарахнулся, отступил от края, но его тут же ухватили сзади и пихнули к самой кромке ямы. То был гигант, чьи огромные руки-клещи застыли в воздухе с телом Семена. Староста нелепо подогнул ноги. Скелет приподняли лопатами. Осветили лампами. Череп, проломленный в виске, оскалился на старосту в злобе за неотомщенную смерть. Разбитые колени и ребра. Семен тряхнул седой головой, съежился и жалобно промямлил:
– Да мне же… я бы… я же… кабы не подписал… я же бы…
Вдруг маркиз крепко, но дружелюбно, подхватил бедного старосту за плечи, освободив от объятий гиганта.
– Слышал я, – улыбнулся он, – что жил в Древней Руси монах Иоанн Печерский, по приказу коего мертвецы сами занимали отведенные монахом для них места. Возможно ли такое? А еще слышал я, что одного из первых русских священников прозывали «лихим упырем». Это правда? – вопросы совершенно ошеломили старика. Он похлопал глазами в поисках вразумительного ответа. Де Конн усмехнулся. Он всегда использовал этот трюк с вопросами, когда люди сильно пугались и замыкались в себе. – Не ублаготворите ли вы меня в малой просьбе?
Семен только головой кивнул, ничего не сказал, но его руки нервно очерчивали в воздухе нечто большое и значительное.
– Вот и хорошо, не переживайте, – голос собеседника становился теплее. – Мне бы в сельской церкви на метрические книги взглянуть… А следователь Брехтов вас за чаем ждет. Про ваше варенье ему у нас рассказывали, вот он и соблазнился. Так что мы у вас переночуем. Не против? – старик согласно крякнул. – Ну а пока я книги эти просматривать буду, вы, уважаемый, вспомните, как звали тех, кто вас подписать бумаги заставил.
Староста напряженно ощерился, облегченно выдохнул давивший воздух и в согласии закивал головой.
Перу, 1792 год Демон Абдшу явился к маркизу словно во сне. Они беседовали целую вечность, и вдруг Кунтур черной птицей сел на саркофаг, выбил отверстие в идоле и сорвал перевязь с глаз юноши. Неизвестно, сколько он пробыл там, в скальном ущелье, но к моменту, когда он встретил первую населенную деревню, его лицо покрывала растрепанная борода, а на глаза спадали густые спутанные волосы. Люди той деревушки, знающие о мертвом городе в горах над их равниной, бросились в стороны при виде возникшего в деревьях незнакомца в рваной одежде. Более двухсот лет назад инки вырезали все население города-призрака. Ныне там жили только шаманы и демоны! «Чунте!» – пронеслось над деревней. Старики замерли, дети спрятались, женщины замолкли. Вождь племени встал навстречу. Маркиз вступил в центр селения. В деревушке воцарилось молчание, благодаря которому де Конн услышал легкие стоны. Ребенок? Вождь указал на одно из жилищ, дощатую крышу на столбах. Что-то случило
Дом старосты деревни Лупки можно было назвать зажиточным. При нем были мельница, сарай, хлев, гумно и амбары. Последние хранили запасы всей деревни на случай голода. Просторное крыльцо под крышей, нарядная резьба, двор с широкими воротами под навесом, крашеные причелины и наличники. Сам дом – не клеть какая-нибудь. Просторная горница с огромной печью, пара сеней, хозяйственная и кухня. Печь топилась добротно, без дыма. Терпкий запах от щей и конопли. Гости остановились в горнице. За печью на голбце тихо устроилась детвора. Молодежь выгнали в теплые сени. Хозяева хотели было устроиться на полатях, а кровать за деревянной перегородкой предложили маркизу, но тот попросил освободить ему лавку у стены напротив печи, и все. Шарапа ушел в холодные сени. Его пристанищем стал обычный деревянный стул. Брехтов устроился на печи. Маркиз растянулся на лавке, застеленной войлочным покрывалом. Не спалось. Он лежал на животе, уставившись на тускло горящую сальную плошку. – Вас что-то беспок
Перу, январь, 1799 год Де Конн остановился в доме шамана. Он стоял на том же месте, на котором пять недель назад лежал мальчик в тот момент, когда Сергей Подольский ворвался в молебную и насильно вынес ребенка из дома. – Кем был твой гость? – спросил он шамана. – Моряк, офицер, – шаман уселся на лавку у стены и уныло воззрился на алтарь. – С ним был мичман по имени Каморкин. Он был у меня ранее, и я принял его друга по доверию. Помнишь, мой демон сновидений Таликоан явился к тебе, когда ты был в Европе, и попросил навестить старуху в Петербурге – ту, что дом заложила? – Помню, – кивнул маркиз, – я воспользовался своим демоном Абдшу, чтобы явиться к ней… Ох, и напугал же я ее! – То была жена Каморкина. Сергей этот просил о своем отце, и я отправился в поиск. – Что произошло? – Таликоан перенес моего медиума в место, где жил отец Сергея, и мальчик увидел двух человек со шпагами… Они убили старика. – Отца тв
Избушка у заросшей просеки вниз от деревни Лупки, у старых сенных сараев, куда складывалось весной на просушку сено, была бы совсем незаметной, если бы не необходимость хозяина заготавливать на зиму дрова не только себе, но и одиноким солдаткам из соседних деревень. Рыжий, всклокоченный, с огромными руками-клешнями мужик шумел второй день. Утро. Работы полно. Под грустный напев из-под колуна вылетали ровненькие чурки. Работа требовала обдумывания: где подрубить сучки, какой выбрать торец, стоит ли докалывать малым топором… Вдруг раздался стук копыт. Четыре резвые лошадки. Повозка на мягких подвесках. Барин какой с утра спозаранку? Совсем близко. Мужик вышел из сарая, всмотрелся в конец просеки. Вот и сама повозка, вроде открытый фаэтон. Дождался, когда колеса поравнялись с сараем. На усыпанные щепой и опилками глинобитные плиты дворика легко спрыгнул единственный пассажир экипажа. Их взоры встретились. – Нас так и не представили, – холодно произнес маркиз де
Со ступенек экипажа в жижу оттаявшего к полудню снега бухнулись обтянутые замшевыми крагами ботинки маркиза, кавалерийские сапоги Шарапы и бархатные туфли Брехтова. Последний, почувствовав потоки холодной грязи, хлынувшие под длинные форменные брюки, досадливо оттянул накрахмаленный шейный платок. – И что мы собираемся делать в этой глуши, если не выкопать мне могилу? – спросил он. Де Конн подмигнул. – Могилу, да не вам, сударь! Михайло, попытайтесь не высовываться на дорогу, чтобы никто о нашем присутствии здесь ни духу, ни слуху. Они остановились на опушке леса, плотного и недружелюбного. По описанию Емельяна, справа должен был располагаться острог. Если бы не темная слава этих мест, то дорога в пансион через него была бы удобнее – короче нынешней. – День ныне недолог, скоро стемнеет, – сказал маркиз, подвешивая на себя широкую саблю и дюжину даг, – а я люблю незамедлительно наносить ответный визит тем, кто смеет напасть на меня или моих люд
Август, 1799 год – Где он? – маркиз натянул удила, увидев приближающуюся фигуру Шарапы. Дорогу застилал туман, но его серые клубы раздвигались перед тенью гиганта, как лед под давлением двухсотпушечного линкора. – Я прозевал его, хозяин, – донесся до слуха маркиза громовой голос, – вам придется пустить по следу собак. Де Конн приподнялся в седле, прислушался. Мартын Подольский только что был прямо перед ними. Они следовали за ним на расстоянии ста шагов, пока тот не свернул к Безымянному озеру. Там ходил понтон. Им хватило пары минут, чтобы достигнуть края дороги, граничившей с верстовыми столбами княжеского имения. Выехали на берег и… Он был пуст, как и понтон со спящим у пристани перевозчиком. Маркиз осмотрелся. Тонкий слух его улавливал множество звуков бескрайнего леса: скрип колес нескольких телег, топот и храп идущей с малышом лосихи, лисицы фырчат над мертвой тушей гуся, сотни гомонящих птиц, дети и бабы галдят на другом
– Мы станем владыками этого маленького ничтожного мирка! – взревел голос Мастера церемоний. – Настанет наш день, мы выйдем и попрем ногами всех, кто противостоит нам! Пейте кровь наших недругов, и пусть содрогнутся живые! Подземелье наполнилось согласными выкриками. Несколько десятков «владык» подняли черепа, насаженные на короткие мечи. Вязкая красная жидкость потекла из их усеченных куполов в глотки пирующих. Этой ночью с пятницы на субботу поклонники темных сил собрались править священный ритуал. – Да разрастется наш круг в размер легиона! – скандировал Мастер. – Мы станем могущественны, и власть наша будет вечна! Снова одобрительные восклицания слушателей. «Бокалы» осушены, и виночерпий, приземистый человечек, переодетый в козла, бросился наполнять их снова. – Ешьте плоть нашего покровителя! – Мастер воздел руки к низкому потолку подземелья. – Великого Оркуса! Вся братия бросилась к столам с яствами и напитками. Сам Мастер выделялс
Перед наступлением зари из утихшего Дома вынырнул Алекс Викель. За длинную тонкую шею его прозвали Цаплей, но, видно, и сами способности Алекса во многом подчеркивали острые черты молодого человека. Если нужно было что-нибудь стащить, подложить или подслушать, он был самым доверенным исполнителем таких нелегких задач! Покинув Дом, он во весь опор бросился через двор на кухню, прихватив с собой тяжелый кожаный кулечек. Что за дрянь покоилась в нем, знал только Яков Оркхеим. Алексу велено было пробраться ночью на кухню, в ту ее часть, где готовился ранний завтрак господину бурмистру, и подсыпать содержимое в супчик. На кухню прошмыгнуть – дело легкое, надо просто как можно скорее добежать до угла прачечной, а там между мастерскими, сараями и жилыми корпусами спокойно пройти в самое последнее здание с низкой трубой. Это было здание пекарни, винокурни и собственно кухни. Там всегда было шумно и многолюдно, все кипело, бегало, прикрикивало и ругалось. Кухарки его знали. В