Часть 1 - Глава 2

2

В 1994 году, завершив два года интернатуры после шестилетнего обучения в Медицинской академии (тогда интернатура называлась ординатурой), я решил приняться за серьёзное исследование в области психотерапии и поступил в аспирантуру к профессору Александру Павловичу Митянову, заведующему кафедрой общей психиатрии. Я тогда ещё не женился и жил со своей мамой, но вечно быть её иждивенцем мне казалось некрасивым, а места врача в областной психиатрической клинике я получить не смог, и поэтому устроился, с моим-то дипломом психиатра, работать школьным психологом. Мама, Надежда Вячеславовна Казначеева, скоропостижно скончалась, когда я перешёл на второй курс аспирантуры. Светлая ей память.

В школе я проработал два года.

Труд школьного психолога в середине девяностых годов прошлого века не был утомителен: раз в неделю я проводил какие-то тесты, составлял какие-то диаграммы, писал какие-то отчёты да изредка беседовал с детьми. Не стоит и говорить, что за весь первый год мне не встретилось ни одного случая, требовавшего подлинного психотерапевтического вмешательства. Разумеется, я тосковал по практике.

Кстати, я должен сразу пояснить различие между психиатром (в широком смысле), психологом и психотерапевтом. По обывательскому представлению, психолог — это тот, кто, так сказать, «работает с душой», с сознанием практически здорового человека, когда этот самый здоровый человек пребывает «в состоянии кризиса». Психиатр — это тот, кто лечит «психов», душевнобольных людей, причём в этом лечении не церемонится: не гнушается, скажем, мягкой фиксацией, как это называется на нашем жаргоне (то есть привязыванием пациента за руки и за ноги к кровати полотенцами) или заворачиванием буйных больных в мокрую простыню. («И поделом им!» — добавляет иногда обыватель, обнаруживая вполне обычную чёрствость и непонимание психической жизни человека: ведь от расстройств самого разного рода не застрахован никто, в том числе ни я, ни вы, уважаемый читатель.) Сказанное выше — грубое упрощение, но упрощение отчасти верное. А вот психотерапевт для обывателя — это диковинка, что-то странное и сомнительное: ни Богу свеча, ни чёрту кочерга. Простейшее объяснение, которое мне приходится давать своим знакомым, таково: психотерапевт — это среднее звено между психологом и психиатром. Психотерапевт занимается не только неврозами, но и серьёзными психическими расстройствами, однако занимается ими, в первую очередь,  п с и х о т е р а п е в т и ч е с к и, а не  м е д и к а м е н т о з н о, то есть предпочитает промазину — беседу, а, скажем, шоковой электротерапии (эффективность которой и вообще сомнительна) — групповую.

Моя диссертация, если уж вдаваться в малоинтересные для читателя подробности, как раз и была посвящена возможности излечения эндогенных психозов (например, маниакально-депрессивного или шизофрении) исключительно психотерапевтическими методами. Идея, для науки отнюдь не новая, но для российской психиатрии, с нашей застарелой верой во всесилие фармакологии и давним пренебрежением к пациенту, глубоко неприятная.

Нет нужды говорить, что за два года я перелопатил уйму хороших и полезных книг по своему предмету и, конечно, в итоге почувствовал себя этаким непризнанным гением, Наполеоном без армии. О, как я ждал практики! Но в конце последнего года работы в школе случай попрактиковаться мне всё-таки представился.

Куратор одиннадцатого класса Майя Валерьевна попросила меня обратить внимание на одну из своих подопечных — назовём её Женей. Уже на первой беседе я понял, что наблюдаю у девушки не просто подростковую депрессию или, например, весеннюю хандру, а классический невроз. Среди невротических симптомов были, между прочим, страх перед учёбой, перед предстоящими экзаменами, перед вступительными испытаниями в вузе, перед публикой, которая тебя слушает. Страх был вызван, конечно, завышенными ожиданиями родителей, весенней истерией выпускного класса, наконец, ещё и тем, что бедную Женю неустанно ставили в пример педагоги — одноклассникам, отец — младшей сестрёнке, мать же, напротив (из женской ли полусознательной ревности, из зависти ли, из такой частой неприязни матери к дочери), сомневалась в её способностях и не уставала предсказывать Жене будущее дворничихи. Бедная, бедная девочка! Случай, конечно, не редкий, более того, прописной случай, прямо-таки из учебника случай, но ведь человеку не становится легче от того, что его невроз так хорошо подходит под описание из учебника!

Со всей убедительностью молодости я разъяснил Жене, что невроз — это настоящая болезнь, что болезнь эта кончается плохо и что квалифицированной помощи, кроме меня, ей ждать неоткуда. Я рекомендовал ей бег по утрам и лёгкие седативные (корни валерианы). Самое же главное, я назначил ей каждый учебный день постоянный час для собеседований. Если первое время я пытался проводить эти собеседования по всем правилам, внушать пациенту, так сказать, здоровый оптимизм, подталкивать к переосмыслению страхов, анализировать сны и т. п., то затем махнул рукой на эти правила и говорил с ней обо всём на свете, а чаще слушал, но, как известно даже студенту, само выслушивание пациента обладает великим психотерапевтическим эффектом. В конце сеансов я проводил короткий аутогенный тренинг, а однажды попробовал и гипноз.

Читатель спросит: уж не был ли я влюблён в свою пациентку? Отвечу: самую малость, пожалуй. Женя была миловидной девушкой, да и неглупой. И всё же именно самую малость: я не ждал серьёзной любви, я ждал победы над недугом и вовсе не хотел заплатить за сомнительные радости неуспехом своего первого настоящего дела. Есть, кроме того, и другая причина, по которой педагоги, например, обычно не влюбляются в студентов, а врачи — в пациентов: это профессиональный инстинкт, который запрещает мысли такого рода, это своеобразное табу, ощущение которого во всяком профессионале рождается с первого мига работы, а если не рождается, то остаётся только пожалеть беднягу и посоветовать ему искать, пока не поздно, другую профессию.

После майских выпускных экзаменов Женя принесла мне букет цветов. Экзамены она сдала на «отлично», ужас перед вступительными испытаниями в вузе растаял, от невроза не осталось и следа. Конечно, всякий начинающий склонен преувеличивать свои успехи и видеть одарённость там, где есть простое умение. Всё же, не будь этих цветов, я не пожаловался бы Александру Павловичу на то, что должен прозябать на месте, не предназначенном для психотерапевта.

Мой научный руководитель, как будто, огорчился больше меня и смачно обложил крепкими русскими словесами отечественную психиатрию, которая застряла в глубокой заднице (впрочем, между нами, уважаемый профессор назвал иную часть женского тела).

Я сам уже успел позабыть тот разговор и с сентября вновь приступил к обязанностям психолога. Но в октябре, против всех ожиданий, мне предложили место врача в психотерапевтическом отделении областной клиники.