Mania Divina

Проза Б. С. Гречина представляет собой один из «проектов будущего», один из вариантов новой литературы XXI века, основными качествами которой являются искренность и простота, той литературы, которой, по мнению Е. Ермолина, должна быть свойственна неразмытость категорий добра и зла и которая должна порождать «смысловое поле высокого напряжения», призвана возвратить читателя к «разумному, доброму, вечному».  

В романе «Mania Divina» Б. С. Гречин, как и в большинстве других своих произведений, ищет ответы на сущностные вопросы, которые ставит перед ним и перед читателем неблагая современность. И один из главных вопросов — как обрести и прорастить, уберечь от болезней или излечить от них то духовное зерно, из которого в конечном итоге появляется более совершенный человек, «человек облагороженного образа».

Отсюда исходит то, что едва ли не всякое произведение Б. Гречина, будь то рассказ, повесть, роман или, как в случае с «Mania Divina», случай из врачебной практики, оказывается инструментом воспитания или исцеления — себя, героев, читателя.

Так, главный герой романа «Mania Divina» — Пётр Казначеев — постепенно и трудно выправляется в сторону более глубокого восприятия поначалу кажущегося странным и нездоровым поведения своей пациентки (а значит в сторону более интуитивного восприятия реальности), леча пациентку от «безумия», он вылечивает себя — от материализма. 

Решению задач исцеления в романе способствует система персонажей и их сюжетное взаимодействие. Главных героев двое — это, во-первых, персонаж, наделённый мистическим даром, сталкивающийся с миром, не принимающим его , и, во-вторых, — персонаж, волею судеб берущийся осмыслять внутренний мир этого самого мистически одарённого героя. По сути, этот второй персонаж — alter ego читателя.

Персонаж №2 — врач-психотерапевт, — сперва предполагающий шизофрению у своей пациентки, открывает для себя вместе с читателем новые факты биографии персонажа №1 и, мужественно и честно признавая их, меняется — также (по задумке автора) вместе с читателем. Встречаясь с людьми, с которыми однажды встретилась и на которых повлияла новая пациентка, герой (и читатель) наблюдают в разной степени удачные попытки героини справиться с душевными омрачениями театрального режиссёра, председателя теософского общества, православного архиерея, буддийского ламы, католического священника, крупного бизнесмена — и тем самым ревизуют свои собственные несовершенства.

Помимо этой главной интенции прозы Б. С. Гречина (духовное воспитание/исцеление), можно выделить ещё пару моментов, с ней связанных. Так, биография Лилии Селезнёвой отчасти напоминает житие. Вслед за Г. Гессе, автор показывает путь своего героя как путь настоящего или будущего святого, пребывающего в миру и пытающегося этот мир изменить (в случае с «Mania Divina» — принести в него послание небесных областей). И здесь примечательно то, что, невольно создавая «житие» своей пациентки, Пётр Казначеев создаёт и своё жизнеописание, и вот в это curriculum vitae medici под самый конец произведения явно проникает религиозный дискурс: «…Это значит, что ныне где-то проходит своим путём вестница миров горних <…> неся осуждение порочным, предостерегая нестойких, освобождая пленённых в духе, утешая тоскующих, окормляя алчущих правды, вдохновляя отчаявшихся. <...> Аминь». Таким образом, агиографичность отчасти проецируется и на этого героя — и, значит, опять же, на читателя: персонаж №2 на миг соотносит себя с персонажем №1, мистическим талантом, с которым он соприкоснулся, а значит, возможно, соотносит и читатель, расширяя на миллиметр своё сознание и становясь на миллиметр ближе к мирской праведности.

Возвращаясь к людям, с которыми встретилась главная героиня, а также отмечая те способы, которыми она несла весть конкретному человеку (входила в образ Белой Тары, Лакшми, Терезы Маленькой и т.д.), можно отметить идею естественной экуменичности, обозначаемую автором и органично вырастающую на почве мистицизма Лилии Селезнёвой. Также примечательно, что среди людей, которым приносится весть, — не только религиозные деятели, но и художник, и бизнесмен. И всё это тоже воспитательный/целительный момент: автор (также, по-видимому, вслед за Г. Гессе) демонстрирует многообразие путей движения человека к своему «облагороженному образу».

Говоря о стилевых особенностях Mania Divina, нужно отметить, во-первых, тенденцию к документальности. Она проявляется, например, в жанре произведения — случай из врачебной практики, — по сути, являющимся точным врачебным отчётом о происходивших событиях. Дополнительно документальность задаётся названиями глав текста, отсылающими к врачебной терминологии: diagnosis primarius, resumptio, epicrisis. И собственно сам текст насыщен медицинскими терминами, названиями болезней, исцеляющих методик, упоминанием светил психиатрической науки и проч. Поддерживается документальность в частности и указанием на точные даты происходивших событий.

Во-вторых, Б. С. Гречин в Mania Divina предельно точно воссоздаёт психотипы различных людей: его персонажи передвигаются, жестикулируют, говорят именно так, как должны это делать. Так, например, речь «памятника здравого смысла»  — сестры главной героини Анжелы полна коротких восклицательных и вопросительных предложений, набитых суетой и поверхностностью мещанской мысли, речь же интеллектуала и по совместительству художника-авангардиста — самозваного жениха главной героини Анатолия Борисовича полна неуклюжих пространных академических фраз, отдающих занудством и глупостью.

В-третьих, Б. С. Гречин точно выстраивает речевое взаимодействие оппонирующих персонажей: атмосфера непростого разговора накаляется умело, как в хорошей драме, и быстро, как в жизни: Пётр Казначеев, беседуя с родственниками и знакомыми Лилии, спрашивает и говорит, точно выявляя слабые и «некрасивые» моменты их позиций. В этой связи можно говорить о драматургичности и психологичности как характерных стилевых особенностях «Mania Divina».

В-четвёртых, Б. С. Гречин, наряду с подробностью портрета персонажа, придаёт этому портрету глубину, закладывает в него не только следствия, но и причины: портрет в «Mania Divina», как и в других произведениях автора, это порой что-то вроде «кармического портрета», когда за обликом персонажа интуитивно и через подсказки автора можно попытаться угадать прошлое героя, его прошлый опыт. Так, в портрете Лилии мельком во фрагменте потока сознания Петра Казначеева подчёркивается нечто французское (Лилия; лилии; герб Франции) и, может, христианско-средиземноморское (образ лилий из Евангелий, образ сивиллы).

В-пятых, к стилевым приметам этого произведения можно отнести юмор. Причём смешное в «Mania Divina» — это и юмор, и ирония, и сатира. То, что спектр смешного широк, говорит об интонационной пластичности автора, реагирующего через главных героев на людей и события так, как того требует ситуация. Но нужно отметить и то, что в контексте этого произведения смешное оказывается дополнительным инструментом воспитания: смешное воспитывает пластичность души, даёт возможность не привязываться к идеям и вещам, что, в конечном счете, избавляет героев от страдания, которые они несут себе и окружающим. И не просто так зануда Анатолий Борисович оказывается подлецом.

Все эти стилевые особенности «Mania Divina», исключая последнюю, объединяет тяга к точности, достоверности, к максимальной реалистичности письма. И в данном случае, это ещё один способ исцеления — исцеление стилем. Так, например, в повествовании «Mania Divina» нет фонетических диссонансов, лексических смещений, синтаксических перверсий. Это повествование, доверенное в романе Петру Казначееву, напоминает прозу И. Тургенева с красотой её словоотбора и умеренным разнообразием. И неслучайно Казначеев пишет по-тургеневски, ведь он — со всеми своими слабостями — человек облагораживающегося образа, душевного здоровья, только укрепившегося от соприкосновения с «божественным помешательством» («mania divina»). И в этом он также — пример для читателя.

Таким образом, мотив исцеления — себя, героя, читателя — оказывается сквозным для «Mania Divina», этот мотив проявляется на нескольких уровнях текста — в интенциональном слое, в организации системы персонажей и специфике сюжетного построения, наконец, в его стилевых особенностях.

Л. В. Дубаков, канд. фил. наук