Часть 1 - Глава 1

Часть первая. Директор

I

Рассказчику необходимо найти верную интонацию. Насколько, однако, по отношению ко мне верно слово «рассказчик»? Вопрос не праздный. Вот, я ведь пишу обо всём пережитом, уже третья строка легла на бумагу, а, значит, надеюсь, что некогда найдётся неравнодушный и сочувствующий взгляд, который проследует по этим строкам. С другой стороны, выносить всё то, что я собираюсь записать, на суд широкой публики, по крайней мере, прямо сейчас было бы близким безумию. Помнится, некий восточный мудрец сказал однажды, что истина должна быть сохранена в тайне, но при этом столь же бескомпромиссно истина должна быть возвещена. Это противоречие знающие или верующие в то, что обладают высшим знанием, испокон веку обходили метафорами, тайнописью, всевозможными шифрами. Но я — человек современности, а вовсе не «великий посвящённый», и не алхимик средневековья, наконец, и не Фёдор Волков (о котором в моём рассказе тоже пойдёт речь), разговаривать метафорами мне не пристало, да и что останется от документальности рассказа, если превращать его в метафору? Достаточно и того, что я изменил иные имена. Документальности, говорю и свидетельствую я, но, возвращаясь к вопросу об истине, я вовсе не готов вслед за Христом воскликнуть о том, что свидетельствую об истине. Скорей, я оказался на стороне Пилата. Подобно Пилату, я не знаю, чтó в произошедшем со мной есть истина, какой версии реальности следует верить. Большинство убеждено в том, что очевидные, зримые, осязаемые события — уже истинны в силу своей осязаемости. За свою жизнь и особенно за последний год я убедился в том, что это вовсе не так. Воскресение Христа было торжеством зримой и осязаемой истины, так что даже апостол Фома сумел вложить пальцы в раны Воскресшего, но вот уже преображение Христа можно ли считать событием таким же бесспорным и, так сказать, твёрдоматериальным? А разговор Христа с Диаволом в пустыне? Но и отвергать их истинность, истинность безусловную, вопреки их возможной неосязаемости — не кощунство? В личном пространстве моего ума всё произошедшее — было. Но, может быть, в этом случае справедлив вопрос о целостности моего ума? Говоря проще, о моём психическом здоровье? С точки зрения обыденной истины, бескрылой житейской мудрости такой вопрос безусловно справедлив, да и как ему не быть таким, если я сам готов рассказать, что визиты к психиатру стали частью моей недавней биографии? Но здесь мы возвращаемся к самому началу: кому рассказать? И рассказать ли?

Всякая оформленная мысль тотчас открывает не одну, а сразу несколько возможностей дальнейшего повествования. Кто знает, может быть, это непроизвольное расщепление будущего — тоже признак болезни? Вообще, мысль о нездоровье слишком опасна: едва начнёшь размышлять, как не прекратишь обнаруживать симптомы того или другого расстройства. Путь к здоровью, мне кажется, лежит в том, чтобы смело пренебречь ими, дерзко сообщить о целостности своего сознания вопреки обывательскому взгляду на то, как устроен мир. Рассуждение, конечно, очень дилетантское, но у меня нет иного выхода, я могу позволить себе лишь такое дилетантское рассуждение.

Я не медик, что, вероятно, уже стало ясно, а только администратор, но сейчас от своих обязанностей я могу отдохнуть, так как взял двухнедельный оплачиваемый отпуск, от которого ещё целая неделя впереди. За моим окном — предвесенняя природа Крыма (чего ещё желать?), а Крым прочно связан с русской литературой, потому, согласимся, нельзя удивляться, что и у меня, косноязычного человека, пробудилась охота написать что-нибудь. Впрочем, примем за версию, за рабочую гипотезу то, что сейчас, по крайней мере, я пишу исключительно для себя, для собственной гигиены ума, для уяснения случившегося со мной. Я, например, вовсе не готов отвергать реальность всех без исключения снов, хотя бы потому, что инореальность вовсе не означает иллюзорности, но ведь каждому известно, что сон следует записать сразу после пробуждения, иначе он забудется: слишком уж он иноматериален нашему здешнему пространству. Вот и я сейчас делаю похожее на то, чем занимается только что пробудившийся. Разумеется, если он видит во сне ценность: ваш покорный слуга всё же ещё не настолько выжил из ума, чтобы предположить, что всякий, вставший с постели, непременно записывает свои сны.