«Вот мы и нашли друг друга. Кучка психопатов»
т/с Ганнибал
Последний фрагмент рукописи:
Это был наш последний день перед самой длительной ночью.
Время ответов на вечные вопросы: на что мы готовы, чтобы выжить, и что способны принести в жертву. И самое главное — для чего? Или кого?
Выжить ради жизни? Ради любимых? Самих себя?
Ради шанса искупить вину, исправить неисправимое, начать сначала, с нулевой отметки?
Зачем?
Стать кем-то другим или все-таки принять себя?
Испытания даются нам, чтобы извлекать уроки, или же они часть хаотично беспорядочных событий, которыми никто не управляет? Кроме нас самих, нашего восприятия, силы духа, желания придать смысла бессмысленному, жажды шагнуть дальше, чем другие?
Это был наш последний день перед самой длительной ночью.
Конечная точка, в которой схлестнулись слабость и сила, предательство и спасение, жизнь и см
ШерриКаждый раз, когда я поднимаюсь в темное логово Дилана, замечаю новые детали в обстановке, которым не придавала значения ранее. Например, сегодня я вижу дверь на левой стене квадратного помещения. Она находится в непосредственной близости от зловещего темного угла, откуда Дилан любит так гротескно появляться. Волшебник из всем известной Страны Оз нервно курит за своей жалкой ширмой. Я имею дело с непревзойдённым мастером манипуляций над человеческим сознанием или хитрым и изворотливым психопатом, или потерявшимся безумцем, как и я ищущим свой путь, свой собственный путь к исцелению, свободе, избавлению от тяжкого бремени вины. Нет страшнее кары, чем та, на которую мы обрекаем себя сами.Мне кажется, я понимаю, что Дилан хотел мне сказать…. Или Оливер. Или они оба. Истина всегда многолика, к ней может вести множество окольных дорог, но только одна верная. Только одна настоящая. Угол для «наказаний», впитавший в себя
ШерриОткрой глаза!Я слышу приказ. Он звенит, кричит, пульсирует в каждой капле крови.Я повинуюсь стальному голосу. Делаю то, что он требует.— Шерри, очнись, — кто-то хватает меня за плечи, отрывая от жесткой деревянной столешницы. Вокруг хаотично разбросаны страницы рукописи, насквозь пропитанные почерневшей кровью. Ни одной буквы нельзя прочитать. Он все уничтожил. Скрыл от самого себя.Как и я, Оливер не хочет помнить.— Что ты натворила, милая?Меня разворачивают вместе с креслом, и я оказываюсь лицом к лицу с самым страшным своим кошмаром, но не менее реальным, чем тот, из которого я только что вернулась. Теплая струйка сочится из носа, попадая на губы, я слизываю её, перекатывая на языке металлический вкус, судорожно сжимаю горящие бедра.— Шерри, — обеспокоенным голосом бормочет Оливер Кейн, убирая от моего лица спутанные локоны, заправляя их за уши, его большие
«Мы все сумасшедшие, каждый в своей мере.До края еще не дошедшие, но живущие на пределе…»Елена АлександровнаШерриСпокойная безмолвная тишина, еще неделю назад кажущаяся мне удручающей и нервирующей, сегодня воспринимается как настоящий дар небес. Я направляюсь в мамину спальню, пересилив желание сбросить мокрую одежду еще на пороге и отправиться прямиком в ванную, чтобы как следует отмокнуть и заодно оценить масштабы повреждений, оставленных острым металлическим пером психопата-психолога, предпочитающим выписывать рецепты на коже своих пациентов.«Как думаешь, что страшнее — быть жертвой монстра или его отродьем?»всплывают в памяти слова Гвен.«Его сыном», — ответила бы я ей сейчас. Не врет молва, яблоко от яблони…Интересно, а Гвен Оливер тоже «лечил»? Или это созависимость такая, возникающ
«— Как же я была слепа— В твое оправдание скажу, что я очень старался ослепить тебя». т/с ГаннибалОливерЯ везу заблудившуюся спящую красавицу домой, туда, где грязь и жестокость чудовищного мира не запятнают ее бледно-розовое шелковое платье. Облегающий верх с невинным вырезом, широкая лента пояса, струящийся длинный подол, открывающий изящные лодыжки — идеальный наряд для идеальной девушки. Я бережно сохранил это платье, в нем я увидел Шерри впервые. И в нем же она была, когда мы прощались. Но прежде, чем надеть нашу общую реликвию, я позаботился о чистоте ее прекрасного тела: тщательно вымыл с кончиков ног до белокурой макушки, осторожно обработал многочисленные раны на шее, запястьях и спине. Высушил серебристые волосы, расчесав до зеркального блеска.Я нес ее в автомобиль на руках, словно невесту. Белые туфли дополняли совершенный образ, а на заднем сиденье ждал
ШерилЯ стою у противоположной стены, наблюдая, как Оливер срезает болгаркой недавно спаянные швы по периметру замурованной двери. Грохот и рассыпающиеся огненные искры, тяжелый запах плавящегося металла. На вкус, как кровь. Серый пепел пыльным облаком ложится на волосы, тлеет на белых туфлях, крошечные паленые дырочки от отлетевших окалин остаются на нежно-розовом подоле. В глазах рябит, прозрачный дым поднимается к потолку. Кашляю, чувствуя, как в горле собирается горечь. Оливер работает быстро, сосредоточенно, уверенно. Меня должно пугать, что он не сомневается, но не пугает.Я отстранённо наблюдаю, как мужчина разрушает то, что с таким усердием строил. Скинув пиджак и засучив рукава. Элегантная небрежность. Ему даже идет. Белая рубашка взмокла от усердия и стала пепельно-серой от осевшего на нее металлического пепла, мышцы спины и плеч бугрятся под липнувшей к телу тканью. Я считаю минуты, оставшиеся до неминуемой метаморфозы, которая должна вот-во
«Все скрывают свою сущность хотя бы иногда. И бывает так, чо ты прячешь ее настолько глубоко, что даже не вспомнишь о ней, пока тебе не напомнят. А иногда ты сам хочешь забыть, кто ты такой…»(с)Открой глаза…Я бегу по лесу, запинаюсь, падаю, поднимаюсь, хватаясь за корявые ветки, и снова бегу. Холодный дождь хлещет в лицо, вытер пронизывает до костей. Мое платье разворовано и покрыто бурыми пятнами. Я пахну дымом и кровью. Не моей.Я бегу на звук пожарных сирен, стуча зубами и не оглядываясь назад. Голые ступни онемели от холода. Мне страшно, что я могу наступить на змею и умереть так… глупо, нелепо. Стираю с щек капли дождя вперемешку со слезами, задыхаясь от боли и усталости, продолжаю двигаться вперед. Между жутко изогнутыми телами деревьев мелькает пятно света, слышится спасительный звук тяжелых шагов. Совсем близко. Я обессиленно прислоняюсь к стволу дерева и сползаю, сдирая
США, Мериленд, БалтиморНесколько месяцев назад— Ты помнишь момент, когда ты осознала, что ненавидишь себя? — доктор Уолтер Хадсон переложил заточенный карандаш из одной руки в другую, расслабленно восседая в своем королевском кресле. Руби без особого интереса проследила за этим движением и откинулась на спинку своего скромного стула, расправив затекшие плечи. В кабинете имелась кушетка. На ней было бы гораздо удобнее, но девушка предпочитала смотреть в глаза тому, кто задает вопросы, это позволяло сохранять ей ощущение контроля.— В прошлый раз вы спрашивали, помню ли я, когда возненавидела своих родителей, — напомнила девушка, проводя пальцами по элегантной прическе. С очищенным от килограммов косметики лицом, в приличном платье, классических туфлях и с волосами без тонны лака и геля Руби Рэмси ощущала себя некомфортно, хотя тщательно пыталась скрыть свою нервозность. Ее выдавали жесты. Девушка часто при
«Память так коварна. Сначала она преподносит вам букет удовольствий. Трогательные родные запахи детства, волшебное сияние юности — всю эту мишуру… А потом ведет вас туда, куда вам совсем не хочется возвращаться. Туда, где холодно и темно, где в тумане бродят расплывчатые тени, которые, как вы надеялись, уже никогда не вернутся». (Алан Мур. Бэтмен, Джокер. )— Руби, повторяю еще раз, — Бен Рэмси ворвался вслед за дочерью в ее комнату, с грохотом хлопнув дверью. — Ты никуда не выйдешь в таком виде, — мужчина подхватил со стула небрежно брошенный банный халат и кинул его в упирающуюся спиной в подоконник не менее разъяренную девушку. — Хватит позорить нас перед соседями. Оденься, ты похожа на трансвестита в этих… даже не знаю, что это на тебе, — заикаясь от гнева, Бен указал на ультракороткие шорты дочери, надетые поверх колготок в крупную сетку. Сверху красовался едва прикрывающи