Глава 36

Элисон

Мне нравилось даже просто брать в руки флейту, которую фэйри упорно именовали неблагозвучным словом “чейнадх”. Каждое прикосновение к ее темному полированному телу было радостью, каждый взгляд напоминал о Рэндольфе. Моем Рэндольфе.

Не знаю, можно ли было сказать, что я играла на ней? Или она на мне? В наших взаимных прикосновениях было что-то интимное, музыка, которую они рождали, полнилась образами, иные из которых получались настолько яркими, что я могла видеть их во всех подробностях, стоило прикрыть глаза. Чаще всего, это были случайные картины из мира фэйри, но иногда и мои собственные воспоминания. Не те, что покоились на дне черных дыр. Обычные, безопасные. Зимняя охота. Бал в Гринберри Манор. Первый поцелуй с заезжим офицером – нелепый и смешной…

Иногда рассказ флейты подступал к запретному, но я научилась ловить первые признаки этого опасного соседства и уводить музыку в сторону, подальше от запаха жженых трав и крови. И только память снова и снова возвращалась к троим детям на вершине заросшего вереском холма. Два мальчика и одна девочка…

Мы провели в Братсмуте неделю, ежедневно давая представления. Потом снялись с места и направились по перешейку на юг. Я даже не сразу поняла, что впервые в жизни оказалась в другой стране. Север Анварии мало отличался от Дал Риады. Те же деревеньки, избушки, крестьяне. Та же нищета. Даже язык тот же самый, только говорили анварцы мягче и шепелявей, а ударения ставили в начале слова.

Дороги, села, деревенские ярмарки. Любопытство и враждебность пейзан. Взгляды в спину, шепот “из этих”. Восторг в глазах тех же пейзан во время представления.

– Почему они не любят нас? – спросила я Тильду.

Та пожала плечами и сказала “Люди” так, словно это все объясняло.

– А за что им нас любить, девочка? – откликнулся Ринглус. – Мы чужаки и выглядим странно. Люди боятся странного, они любят его только связанным и выставленным в клетке на потеху.

– Но почему они нас терпят?

Он усмехнулся в бороду:

– Потому что рядом с нами любой крестьянин может почувствовать свое превосходство. У нас нет дома, а у него есть. И он может дать нам медяк, а может не дать. Мы умеем такое, что и не снилось забитым холопам, но живем их милостью.

Я, наверное, действительно сумасшедшая. В этой жизни не было пышных платьев, дорогих духов и возможности каждый день принимать горячую ванную. В ней нужно было заниматься неприятным и грязным трудом, мерзнуть ночами от холода, терпеть непогоду и враждебность простолюдинов, в глазах которых мы мало чем отличались от обычных бродяг. Но мне все равно она нравилась больше, чем наполненная изысканным тоскливым бездельем жизнь Элисон Майтлтон.

Франческа

– Впусти меня!

Как же надоели эти просьбы! И стук. И бояться надоело!

Я чуть отступаю, чтобы полюбоваться своей работой – совсем небольшой кусочек целого зеркала с краю рамы. Сотая часть всей работы, если не меньше.

Но все же куда больше, чем было, когда я только начинала.

В зеркальной глади мелькают картины. Оборванные, неполные, фрагменты мозаики.

Подношу еще один осколок к краю. Он точно отсюда – острый зигзагообразный скол идеально ложиться сверху.

Подошел! Затаив дыхание, я наблюдаю, как зеркало идет рябью, словно впитывая в себя недостающий кусочек.

Зачем я делаю это? Не знаю. Мне просто кажется, что так правильно.

Еще бы этот за дверью не мешал.

– Открой дверь!

Что толку таиться, если он все равно знает, что я здесь?

– Ты кто? – набираюсь я смелости, чтобы ответить неизвестному за дверью.

Стук утихает, и в зале повисает тишина.

– Я друг, – отвечает он неуверенно. – Впусти меня, Фран!

– Зачем?

Снова пауза.

– Я нужен тебе.

– Не нужен.

– Нужен, – теперь он говорит вкрадчиво. – Ты искала меня. Ты мечтала обрести силу. Чтобы никто не мог тебе указывать. Чтобы ни от кого не зависеть. Я дам тебе все это, Фран. Только впусти!

– Что ты несешь?!

Смех из-за двери:

– Правду. Дело не в детях, Фран, и ты это знаешь. Ты же хочешь, чтобы тебя уважали. Чтобы считались и не смели фыркать «человечка». Быть рабыней или Голосом – не для тебя, ты рождена, чтобы править. И ты достойна править. Не меньше, чем княгиня Иса.

Я не понимаю, о чем он говорит, но нечто внутри меня отзывается на его слова, подтверждая – истина. Сердце вдруг начинает колотиться, а ладони покрываются влагой.

Неужели он прав? И что будет, если я открою?

– Они видят в тебе дрессированную зверушку, – продолжает искушать голос. – Все. Даже Элвин. Ты ведь замечала, что им совершенно невозможно управлять…

– Нет!

Я по-прежнему не понимаю о чем он, просто чувствую: это ложь. Гадкая, подлая, пачкающая что-то очень дорогое для меня.

– Впусти меня, Фран.

– Убирайся! – сквозь зубы приказываю я.

Из-под двери в лабораторию пробивается свет. Я приникаю ухом к полированному дереву, втайне сожалея, что не могу больше превращаться в кошку. У маленькой Фран слух куда лучше человеческого.

Шорохи. Позвякивания. Тяжкий выдох и отрывистая непристойность.

Что он там делает?

Прижимаюсь плотнее к створке, а та неожиданно распахивается с легким скрипом. Я вваливаюсь внутрь.

Пробежав по инерции пару шагов, выпрямляюсь с таким видом, словно зашла по делу. Элвин не узнает, что я подслушивала, если сама себя не выдам.

А я не была раньше в лаборатории. Или была, но не помню. В этой, новой жизни я пыталась войти в нее пару раз, но не смогла открыть дверь.

Здесь пахнет воском, сухими травами и еще чем-то неприятным и резким. На столах и в шкафах прячется столько всего интересного! Реторты. Страшноватые щипцы, зубастые ножи и крючья, похожие на инструменты палача. В полных мутного раствора банках что-то плавает – лучше не знать, что именно и было ли оно когда-то живым. На стенах схемы и карты. Книги – не так много, как в библиотеке, но все равно целый шкаф. И эта штука – переплетение бронзовых колец на ножке, высотой в половину человеческого роста…

Элвин поднимает голову и морщится:

– Боги, Фран! Тебя что – не учили стучаться?!

– Почему ты сидишь в темноте?

Я уже привыкла к яркому свету магических ламп. При нем можно читать не хуже, чем днем. Но эту комнату освещает только одинокий масляный фонарь на столе рядом с магом.

– Фонит. Это же лаборатория, сеньорита, – говорит он так, будто это все объясняет.

– А что ты делаешь?

Он морщится и порывается спрятать под стол левую руку, отчего мое любопытство вспыхивает с утроенной силой.

– Уйди.

Ни за что не уйду, пока не узнаю, чего он от меня прячет.

В три шага я преодолеваю расстояние до стола, пока маг неуклюже пытается натянуть перчатку.

– Ой…

– Ну да, – он отбрасывает перчатку в сторону и сует мне руку почти под нос, заставляя отшатнуться. – Попроси женщину, и она все сделает наперекор.