Часть 2 - Глава 17

17

Возвращаюсь памятью к десятому декабря, когда, после дарения флейты, отец Кассиан сказал мне:

– Сей малой постыдною лептой откупиться мню, и вотще…

– Вотще – это значит «напрасно»? Почему же напрасно, батюшка?

– Потому, Лиза! Вот недавно ещё один случай моего малодушия. Намедни заболел Алёша, певчий…

– Отчего?

– Оттого, говорит, что по улице без шапки бегал…

– И серьёзно?

– Бронхит. Врач из медпункта приходила, сказала так. Бронхит – не горе, конечно, а дай Бог, чтобы не приключилось пневмонии… Навестил я его, Алёшу, а перед уходом оставил небольшую сумму. И вот, Елизавета Юрьевна, как вышел за дверь, так и думаю: нехорошо, отец Кассиан, нехорошо! Скудной лептой от гресей своих откупиться мнишь…

– Да что же вы ещё могли сделать, батюшка? – поразилась я. – Зря вы наговариваете на себя! Не сидеть же вам с ним! У Алёши есть родственники…

– Есть… Мать пропала, а отец спился. Вот и выходит, что всех родственников у него одна бабушка, Агафья Никитична. Сдаёт бабушка: в этом году и ходит натужно, и видеть стала плохо. И петь-то у неё еле получается.

– Так это она – вторая певчая, отец Кассиан? – Он кивнул мне. – И… справится она одна? Алёша ведь до завтра не выздоровеет…

– Дай Бог, как-нибудь одолеем, – уклончиво отозвался священник.

– Как прошли службы на той неделе, Кассиан Михайлович? – повторила я вопрос семнадцатого декабря.

– Только вечерня была на прошлой неделе, в воскресенье из-за метели никто не пришёл...  Уныло, Елизавета Юрьевна, что греха таить! Никитична без внука совсем плоха, сущая мука и ей, и мне. Дал я ей иерейское благословение без Алёши не являться.

– А тот болен?

– Болен.

– И, значит, вы без певчих остались?

– Значит, так.

– И молчите! – воскликнула я. – Как же… не стыдно вам молчать!

Он захлопал глазами.

– Отчего мне должно быть стыдно?

– Оттого, что я могу временно его заменить, и вы об этом знаете, и не просите меня!

– Потому и не прошу, Елизавета Юрьевна…

– Знаю, знаю: потому что не хотите видеть во мне дармовую рабочую силу.

– Нет, не поэтому! Сей труд благодатен. А потому, что сами вы сказали мне, будто богослужение для вас почти что непереносимо.

– Сказала, это правда. Только пора мне перестать быть эгоистичной мимозой, разве нет, отец Кассиан? Вынесу как-нибудь. Тем более, если не ради себя пойду.

– Теперь и я боюсь… – признался он.

– Чего? Того, что окажусь плохой певчей, перевру все слова?

– Нет… Не знаю чего, Лиза! Тронут вашим сердечным предложением, но если бы не крайняя нужда, поверьте, не дерзнул бы им воспользоваться…

– Кассиан Михайлович, милый, бросьте уже! Нельзя быть настолько деликатным!

Он строго помотал головой.

– Деликатности, Елизавета Юрьевна, не бывает много. Не бывает слишком много внимания к свободе чужой воли, так же, как не бывает слишком много Христа. Запомните это, очень прошу вас…

В тот же день, не откладывая в долгий ящик, мы по служебнику, в котором поверх печатного текста рукою были записаны «знамёна», прошли весь чин вечерни и наиболее сложные места литургии.

Восемнадцатого декабря во всём Лучинском и Щедрино из-за обрыва линии электропередачи погас свет. В храме электричества, конечно, тоже не было. Вечерня не состоялась. Службу, правда, можно было совершить и в полутьме, при свечах, но на наклонной столешнице узкой высокой конторки, предназначенной для клирошан, свечка не стояла – падала. А, самое главное, не было прихода: наверное, всякий рассудил, что в этакую темень сам священник не пойдёт в храм, а ему и подавно лучше дома остаться.

Однако к вечеру обрыв линии ликвидировали, и девятнадцатого декабря, в день поминовения святого Николая Чудотворца, литургия совершилась по расписанию.

Снова звучали во мне горячие колокольцы. На прихожан я не смотрела, хотя взгляды их чувствовала на себе: цепкие, острые взгляды. Я смотрела на иерея и в текст, и волны светлой радости проходили по мне одна за другой. Свой голос я старалась умерять, по крайней мере, первую половину богослужения, но и он неудержимо рвался вверх, звенел под сводами!

В момент причастия отец Кассиан вопросительно посмотрел на меня. Я быстро помотала головой: я же некрещёная! Он как будто еле слышно вздохнул…

Служба завершилась.

– Благослови вас всех Господь, ступайте, – объявил иерей миру и сделал мне знак остаться.

Я дошла до скамейки у выхода и опустилась на неё, ног я не очень чувствовала и не была в них уверена. Отец Кассиан сел рядом.

– Что? – спросила я, виновато улыбаясь. – Всё переврала?

– Нет, ни одной ноты… Ох, Лиза! Лиза, голубушка, зря, зря мы это затеяли!

– Почему?

– Потому! Видели бы вы, как глядели на вас! Каким вызовом вы для всех предстали!

– Что, что во мне вызывающего? – воскликнула я с мукой.

– Всё! Молодость ваша, красота ваша, сила голоса вашего! Искренность ваша, молитвенный жар ваш! Восхищался я вами. Я один, наверное, и восхищался… Жар такой – это, знаете, в рядовой сельской церквушке людям кажется неприличием…

– Простите меня, ради Бога!

– С ума вы сошли, что ли?! – загремел он на весь храм. – Не смейте у меня, Елизавета Юрьевна, просить прощенья! За радость Христу прощения просите?! Эх… А я-то ещё думал, что из блажи отказываетесь, из такого, знаете, наивного романтизма! Голову, голову нужно на плечах иметь! Седина в бороде, а ума не прибавляется…

Из храма мы возвращались вместе.

– Вы знаете, Лиза, – говорил он мне по дороге, – знаете, что в одном из храмов Москвы в восьмидесятые годы иногда исполняли Рахманинова? Не «концертом», а именно литургическим пением, во время настоящей службы? Так вот, пожилые прихожанки не любили эти дни, страшно не любили! Ворчали: снова Рахмана поют…

– Бедный «Рахман»! – рассмеялась я.

– Да, бедный… И осуждать этих женщин, Елизавета Юрьевна, не стоит, они, если подумать, ни в чём не виноваты.

– Бросьте уже звать меня по отчеству! Я только боюсь, батюшка, как бы я своим вот этим – как вы там сказали? – своим вызывающим видом не доставила вам неприятностей.

Он фыркнул.

– Пф! Ну, пусть строчат на меня донос в епархию те, кому не лень заниматься такой мерзостью. Не в первый раз… Кстати, почему вы отказались от причастия?

– Я же не крещена!

– Вы поступили совершенно разумно, Лиза, и упрекнуть вас не в чем. Только ведь те, кто на вас смотрел, тоже могли это сообразить…

– …И в доносе написать, что вы на клирос допускаете некрещёных. Простите! Совсем я теряю голову!

– Я заметил… Здравствуйте, Ирина Викторовна! – кивал он проходившей мимо женщине. – Всем бы так терять голову…

– Эта женщина с вами не поздоровалась, батюшка…

– Не будьте суеверны, Лиза! Плохое качество для христианина.