Поющая для дракона

Свет был приглушен, по зале Ландстор Холл тянулся туман сигаретного дыма, ближе к сцене пожираемый пятном света, в котором застыли мы с Дрэйком. Играл он божественно, но все смотрели на меня. Я же не могла избавиться от странного чувства, словно чей-то взгляд приклеился ко мне, как бирка-липучка с дешевой одежды. Вот только взгляд этот дешевым не был, он был жестким, цепким, внимательным: так смотрят поклонники, от которых потом очень непросто отделаться. Музыка лилась, сплетаясь со словами песни — так же, как сливались воедино запахи крепкого табака, элитного алкоголя и дорогой кожи.

— Этот мир без тебя, детка,

Словно злая тюрьма.

Обними меня крепко... крепко,

Или дай мне сойти с ума.

Ленты платья стекали вниз, открывая ноги и туфельки на высоком каблуке — вызывающе, на грани приличий. Я сидела на краешке рояля, обнимая пальцами микрофонную стойку, как если бы она была продолжением меня. Смотрела в зал, в темноту — на всех и ни на кого. На столики и на ложи, которые могли себе позволить только самые обеспеченные посетители. На прикрытие дорогих портьер, которым затянут сцену чуть позже. На возносящиеся по бокам залы зеркальные витражи, внутри которых вьюнами струились черные жилы узоров.

— Там, где выжженный камень крошится,

Там, где море идет волной,

Целуй меня жадно… хороший мой,

Оттолкни или будь со мной.  

На последних аккордах и музыка, и мой голос скользнули ниже, чтобы спустя миг затихнуть и раствориться в буре оваций. Дрэйк выскользнул из-за рояля — высокий, темнокожий и статный, подал мне руку, чтобы помочь спуститься. Свет в зале набирал силу, светильники рассыпали сияние, позволяя расцвести ярким нарядам женщин, подчеркивая фраки мужчин. Множество столиков, и все они заняты, сегодня не пустовала ни одна ложа. Я обвела их взглядом, послала в зал воздушный поцелуй и ослепительную улыбку.

— Спасибо! Спасибо вам всем за то, что пришли! Ландстор-Холл любит вас! Я вас люблю!

Затихавшие было аплодисменты громыхнули с новой силой.

Только один мужчина сидел неподвижно: в центральной ложе. Опираясь о перила, — я видела его руку. А вот лица не видела, но почему-то казалось, что смотрел он в упор на меня. И от этого становилось не по себе.

— Мы тоже тебя любим, Бриаль! — взвизгнула подвыпившая светловолосая дама в сочном оранжевом платье. Уцепившись за своего спутника, она покачивалась на высоких шпильках, размахивая свободной рукой. Ей вторило еще несколько голосов, к которым присоединились со всех уголков залы, и несколько минут мы с Дрэйком принимали всеобщее обожание публики, после чего вместе покинули сцену. Быстро шли по просторным освещенным коридорам, стены которых украшали фотографии певиц, выступавших в Ландстор-Холл с открытия. Я уже почти расслабилась, когда из-за угла вылетела Зетта — жгучая брюнетка с ярко-синими глазами. Тощая, как микрофонная стойка.

— Привет, малыш. Сыграешь мне сегодня, как никогда и ни для кого? — Она попыталась потрепать Дрэйка по голове, но тот увернулся.

— Сыграю как обычно, детка.

— Весь выложился для нашей дорогой птички?

Я негромко кашлянула.

— О, — она повернулась ко мне и всплеснула руками. — Прости, не знала, что ты здесь.

— Я тоже не сразу поняла, почему Дрэйк разговаривает со стеной.

Зетту знатно перекосило, а пианист откровенно захохотал, увлекая меня за собой.

— Да ну брось. Тебе не надоело?

— Надоест, когда она перестанет ко мне цепляться!

— Никогда она не перестанет. Она ощутимо старше, а гримерная от цветов ломится у тебя.

— И что я по этому поводу должна сделать?

— По мнению Зет — на полном ходу выпрыгнуть из флайса на магистрали высшего уровня.

Теперь мы захохотали уже вдвоем. Правда, горло тут же дало о себе знать. Сейчас бы чего-нибудь теплого и смягчающих леденцов в довесок. Кажется, где-то в сумочке они у меня завалялись, надо будет поискать. И попросить, чтобы принесли теплой воды.

— Ты сегодня в ударе, — заявил он, открывая передо мной дверь гримерной. В Ландстор-Холл не принято нести цветы на сцену, поэтому комната уже была завалена ими до самых дверей. — Как ты это делаешь?

Пожала плечами.

— Просто я люблю петь.

Это правда. Когда выхожу на сцену, часть меня словно оказывается в другом мире. Песня льется помимо воли, я не просто чувствую то, что пою, я переживаю каждое слово. К тому же, мой голос — все, что у меня есть. Точнее, все, чем я когда-либо хотела заниматься, было связано с моим голосом. В детстве просто сходила с ума от записей Шайны Анж, оперной певицы, покорившей весь мир. Оперной музыкой я дышала, горела и жила, вот только с оперой не срослось. Пока не срослось, но никто же не говорил, что я просто так сдамся.

— Ладно, Бри, оставляю тебя. До встречи.

— Счастливо! Позовешь Клари?

— Обязательно.

Дрэйк коснулся губами моей щеки, после чего повернувшись на каблуках, подпрыгнул и зашагал по коридору, насвистывая что-то себе под нос. Вот позер!

Захлопнув дверь, я доковыляла до зеркала и с наслаждением стянула модельные туфли со множеством ремешков. Сразу ощутимо уменьшилась в росте, уселась на стул и облокотилась о туалетный столик. Красота! Оковы пали, теперь хоть танцевать. Вот все люблю в своей работе, но к модельной обуви так до сих пор и не привыкла. Хотя когда-то мне казалось, что я не привыкну к своему новому образу. И к сценическому имени тоже — прилично времени ушло, пока я начала понимать, что Бриаль Бетрой и Леона Ладэ — одно и то же лицо. Ну или не совсем одно: макияж придавал мне по меньшей мере с пяток лишних лет, но мода диктовала свои правила. Да и попробуй выйди на сцену без подведенных глаз или без помады: сольешься с интерьером. Тонкие брови приходилось постоянно выщипывать и красить, а вот глаза у меня самого невзрачного цвета — светло-голубые. Спасибо Клари, которая искусно оттеняла их при помощи подводки и теней.  Губы под ярким блеском становились более пухлыми, и временами у меня создавалось чувство, что эта холодная красота — не моя.

В каком-то смысле так оно и было.

У-ух… Потянувшись, наклонилась, разминая ступни. Завтра у меня первый за много дней выходной, обязательно схожу на массаж! А пока вызову флайс — и домой. Покосилась на сумку, где завалялась палетка с вожделенными леденцами, но вставать не хотелось. Сейчас еще пару минут посижу, и будет мне счастье в виде смягчающей карамельки. Дотянулась до ближайшего букета, к которому прикрепили визитку, пробежала глазами и выбросила в урну. У меня правило: никаких свиданий с клиентами Ландстор-Холл и никаких встреч с поклонниками. Потому что ничем хорошим это обычно не заканчивается.

— Леона? — Клари влетела в комнату и остановилась рядом со мной.

— Принесешь мне воды, пожалуйста. Не слишком горячей, и…

— Тебя зовут в вип-ложу.

От неожиданности приподняла брови.

— Ты же знаешь, я не выхожу к клиентам. И правилами Ландстор-Холл это не поощряется.

— Все так, но это особый гость эссы Обри, она меня прислала. И просила передать, что отказываться нельзя.

Нельзя отказаться?

— Так и сказала?

— Так и сказала. Леона, поторопись, пожалуйста, а то мне влетит.

Вот тебе и смягчающие леденцы, и горячая вода, и ванна с массажем в придачу. Пришлось снова влезать в жуткие туфли, застегивать ремешки и улыбаться отражению. Глупо, наверное, но для меня это что-то вроде приметы — не выходить на сцену, пока не улыбнешься в зеркало. А приглашение в ложу — все равно что выход на сцену. Хотя все это очень и очень странно, конечно.

Эвель Обри, хозяйка Ландстор-Холл, придерживалась мнения, что приглашения от клиентов нужно выносить за двери клуба. Какими бы они ни были: личными, профессиональными или же смешанными. Интересно, кому и зачем я сдалась? Теперь уже нет сомнений, что именно тот тип из ложи пялился на меня все выступление. С чего бы? В клуб иногда захаживали конкуренты — поглядеть на певиц, танцовщиц и музыкантов, но они обычно караулили вне этих стен. За последние полгода мне поступило четырнадцать самых разных «более выгодных» приглашений, но сомневаюсь, что эсса Обри согласится со мной расстаться и с радостью преподнесет на подносе кому бы то ни было. Потому что я приношу ей отличные деньги.

Мы шли по коридорам в другую сторону — чтобы попасть к ложам, нужно обойти клуб по кругу. Здесь уже свет был приглушен, поэтому фото с выступлений мелькали перед глазами. Впрочем, в свое время я выучила их наизусть — даже годы, написанные под ними, так что присматриваться не было ни малейшего желания. Куда больше меня волновало другое.

— Не знаешь, кто меня хочет видеть и зачем?

Клари покачала головой.

— Понятия не имею. Мне сказали просто тебя пригласить. Там какой-то именитый гость, а уж что и как, не представляю.