X
В январе 1991 года, как уже сказал раньше, я начал работать с пятым «Б» классом, в том числе стал проводить в классе, раз в две-три недели, полноценные уроки английского языка. На эти часы Иван Петрович официально снимал меня с занятий и просил учителя дать мне индивидуальное письменное задание, а, впрочем, он старался делать так, чтобы учительская работа вожатых приходилась на его собственные уроки. Кажется, детям я нравился, да и они мне были симпатичны: небольшой и хороший класс, ни одного по-настоящему противного ребёнка. Я также попросил у Аллы Игоревны разрешения присутствовать на паре её занятий, чтобы набраться опыта, молодая учительница согласилась с вежливым равнодушием, но её манерой, точнее, именно этим самым равнодушием и автоматической, ленивой работой по учебнику я остался недоволен, хотя вслух этого, разумеется, не сказал. Про январь же я вспомнил сейчас по другому поводу: именно в январе состоялось моё знакомство с Мечиным.
Дело было после уроков. Я стоял в школьном вестибюле, ожидая Любу Соснову, свою «ярочку», ждал и уже начинал терять терпение, решив для себя: если не придёт через пять минут, чёрт с ней, пойду домой один. Я глядел в окошко и в окошко же увидел, как по дороге вокруг школьного холма взбирается вишнёвая «Лада-Восьмёрка» с затемнёнными стёклами. Сейчас эта машина стала почти раритетом, а тогда казалась самым стильным авто, которое можно было купить на советские деньги.
Машина остановилась в школьном дворе, и через минуту в пустой холл вошёл хозяин машины. Вошёл — и уставился на меня, и мне сразу стало неуютно безо всякой разумной причины.
Это был молодой мужчина в чёрных джинсах (в их карманы он заложил руки), великолепном чёрном пиджаке и белой рубашке, воротник он расстегнул и расправил на манер отложного воротничка; на шее его я успел заметить тонкую золотую цепочку, на пальце — перстень с тёмно-красным камнем. Но не одежда поразила меня тогда, а его лицо: лицо… красивое, да, пожалуй, красивое, точнее, невероятно чётко очерченное, будто его по точным лекалам резали из камня каким-то алмазным резцом. Особое лицо с поднятыми скулами, губами и носом изящной, хотя тяжёлой лепки, слегка раскосыми и широко расставленными глазами — и я понял, почему мне стало неуютно и едва ли не жутковато: волосы у мужчины были почти чёрные, слегка волнистые, а глаза — очень светлые, светло-зелёные или светло-жёлтые, кошачьего цвета глаза. Потом, правда, я заметил, что глаза эти могли казаться и тёмными: когда зрачки расширялись и едва ли не поглощали всю радужную оболочку, — но в первый день это были малые зрачки, как две дробины.
— Дитё, — произнёс мужчина, и слегка приподнял губу над верхними зубами: улыбнулся своей неотразимой улыбкой. Тембр у него был неповторимый: д в о й н о й. Когда он говорил, можно было подумать, что говорят в унисон два человека: один — бородатый здоровяк, другой — энергичная, резкая женщина лет пятидесяти. А выговаривал слова он с еле заметным акцентом: убей Бог, не знаю, что за акцент! Мужчина подошёл ко мне ближе. — О, да ты ещё и комсомолец… — Мне захотелось прикрыть от этих кошачьих глаз свой комсомольский значок ладонью. — Дитё полка и внук саркофага, скажи мне, где у вас можно найти директора?
— На втором этаже, — ответил я. — По этой лестнице и сразу направо, там… в конце коридора.
Мужчина кивнул мне и пошёл в направлении лестницы.
— Простите! — окликнул я его. Он обернулся. — А вы… сами кто будете?
— Учитель литературы, — лениво отозвался мужчина. — В а ш учитель. Если вам повезёт, конечно… — и зашагал по лестнице.
Я поднялся другой лестницей, застыл у входа в приёмную и долго ждал, пока н а ш учитель не покинет директорский кабинет. Затем сам доложился через секретаря и был немедленно принят.
— Иван Петрович, кто сейчас приходил?
— Энто, хм… Геральд Антонович Мечин, видишь ли, экий фрукт…
— Он хочет устроиться к нам работать?
— Хочет. От армии, что ли, скрывается, цыплёнок…
Благоев, похоже, был не в духе.
— Иван Петрович! А вы… можете ему отказать?
— Да как же я ему откажу, индюк ты этакой, когда у меня уже полгода вакансия, и ни одного человечка на примете, а у него — красный диплом! И так Наталья Анатольевна работает аж на две ставки и костит меня почём зря!
— Ах, вон почему Валя так часто проводит за неё литературу…
— А ты что думал, от хорошей жизни, что ли? Мда… Тебе он тоже не понравился?
— Жутко не понравился.
— Во-во. Ну, ничего, гусь ты мой лапчатый, мелкокрапчатый… Не понравится — уволим. У нас тут кто директор, а? Повремени, я царь ишшо! Иди, Михаил, ступай себе…
XXIII На четвёртый день я проснулся с ясной головой и понял, что болезнь отступила. Кто-то ходил по кухне. — Кто здесь? — крикнул я, и в комнату вошла Света, милая, прекрасная, юная — словно солнце всё осветило. Вот кого не ждали! — Доброе утро, Мишечка! — ласково приветствовала она меня. — Завтракать будешь? — Погоди ты завтракать! Зачем ты приехала? Как… ты узнала? — Я получила твоё письмо, и решила сразу приехать, потом передумала, потом… мама услышала по радио о том, что у вас тут случилось. Григорий Ильич похоронил Алису, ты знаешь? Я придержал дыхание, положив руку на сердце. Тихо, тихо уже! Всё кончилось. Мы помолчали. — Но, Свет, откуда ты узнала, что я заболел? — Я не знала, я просто приехала. — Спасибо, сестричка… Света села рядом. — С чего ты решил, что я твоя сестра? Я изумлённо распахнул глаза. — Что ещё за новости? — Просто мама твоему отцу ска
XXIIПроснувшись, я протянул понял, что Алисы в доме нет. Ах, да, сегодня же начало выпаса! А ведь она и не позавтракала…Я наскоро сложил остаток вчерашних пельменей в её миску, оделся и пошёл на поле. То-то моя девочка обрадуется!На пастбище в обычном месте ни колхозной, ни нашей скотины не было.Недоумевая, я вышел на дорогу вокруг школьного холма, пробрался мимо застрявшего трактора, стал на площадке, на которой обычно останавливался школьный автобус, и вздрогнул: совсем близко мне почуялось блеяние. Где это проклятое стадо?Загудел приближающийся мотор, и я поскорей спрятался за дерево. Вишнёвая «Лада» господина директора. Машина остановилась перед мёртвым трактором.Мечин, в своём верблюжьем френче, вышел из автомобиля, хлопнул дверью, передёрнулся от холода, потянул воздух своим хищным волчьим носом, начал подниматься по лестнице, глядя себе под ноги (остатки растаявшего снега на ступеньках поутру схв
XXIЯ навсегда запомню то воскресенье, 5 апреля 1992 года.Алиса разбудила меня утром, ткнувшись холодным носом в щёку. На полу перед моей кроватью лежали кубики. О АП Д М Г Л Т— Гулять? — пробормотал я спросонок. Алиса уже принесла алфавитный лист. У ЕП К Ж С К Р Т— сообщила она, помахивая хвостом.— Секрет? — улыбнулся я. — Ну, уж если секрет… Только дай-ка мне позавтракать, идёт? Да и тебе не помешает…Прекрасная, солнечная выдалась погода в тот день! Сразу после завтрака Алиса повела меня гулять, и долгое время мы шли в полном молчании, она — впереди, я сзади.Тропинка привела нас к высокому, обрывистому берегу над Лоей, на котором росла одинокая берёза: особое, щемящее своей неброской красотой место. Алиса добежала до
XXНевесёлые каникулы настали для меня! Первый их день (двадцать девятого марта) я целиком потратил на то, чтобы написать и отправить Свете подробное письмо, где рассказывал обо всех мерзостях, совершённых «грязной кошкой», вплоть до последнего товарищеского суда, созвав который, Мечин лицемерно умыл руки. Алиса беспокоилась из-за моего настроения и спрашивала, что я делаю — я стал объяснять ей, и объяснял полдня. Колли слушала очень внимательно. О И О? К Ш К У Б Л А Л Ш— спросила она, когда я добрался до события последних дней.— Я же тебе говорю: Алёша упал с моста…А АЙ П Н Л— подтвердила Алиса.— А почему спрашиваешь? Хотя… — я задумался. — Да, пожалуй, можно и так сказать. Он убил Алёшу. Что только говор
XIX— Кто там? — крикнула Петренко из кухни, едва мы с Алисой вошли в избу.— Свои, — ответил я и прошёл на кухню. Аня чистила картошку, успев вместо юбки обернуть вокруг бёдер старое покрывало от кровати. Я бросил ей одёжу Малаховой.— Возьми лучше это да поди переоденься!— Откуда у тебя женская юбка и блузка? — изумилась Аня.— Снял с госпожи обвинителя.— Вот так просто взял и снял? — недоверчиво уточнила Петренко.— Ну, когда Алиса прокусила ей руку, Варька быстро стала сговорчивая…— Мишка, Мишка… — прошептала Аня. — А я-то думала, ты робкий… Умнющая у тебя собака! Только что говорить не может…— Что же так сразу «не может»? — улыбнулся я. — Алиса, принеси кубики!Колли вышла и вернулась с коробкой для кубиков, поставила её на пол, села рядом.&mda
XVIII— Это твоя собака? — изумилась Варька.— Это не просто моя собака! — ответил я с гордостью. — Это овчарка, которая волка не побоится. Алиса, покажи ей, какая ты злая!И снова превращение совершилось с моей девочкой, так что я сам оробел: Алиса ощетинилась и жутко, хрипло залаяла, припадая на передние лапы.— Чего ты хочешь от меня? — пробормотала Малахова, меняясь в лице.— Задать тебе пару вопросов. Если ты мне соврёшь, как Студин, собака это почувствует и оторвёт тебе палец. Ты будешь без пальца очень красивая, Варька… Тихо, Алиса, хватит!— Павлов? — жалко улыбаясь, поразилась Варька. — Ты понимаешь, что я тебе… все твои баллы спишу, идиот?Я расхохотался, вынул из кармана джинсов вторую половину книжки, порвал эту половину и швырнул ей в лицо.— Подавись своими баллами! Зубы-то мне не заговаривай, Варька! Алиса, подойди