Часть 2 - Глава 2

II

Итак, моё ухаживание не отвергли, но и продвигалось оно черепашьим шагом. Стандартный и несколько старомодный набор из посещений кафе, театра и пеших прогулок был принят благосклонно, но наедине мы никогда не оставались, а уж о поцелуях пока и речи не шло. Какие там поцелуи, если Лена наедине всё продолжала меня называть на «Вы» и «Владимиром Николаевичем»! Соответственно, я к ней обращался так же и звал «Еленой Алексеевной», иное намекало бы на барство. Я не спешил, мне эта старомодность нравилась. Может быть, имело смысл поспешить, потому что, по-улиточьи продвигаясь с первой невестой, я умудрился на всех парах налететь на вторую.

А верней, она на меня.

К Покрову уже выпал снег, и на стадионе «Шинник» к концу октября залили каток. Коньки можно было взять напрокат. Я лет пятнадцать не стоял на коньках, но в детстве и ранней юности катался на них с удовольствием. Секцию борьбы я к тому времени давно бросил, но старался физическими упражнениями поддерживать себя в форме. Тело, однако, просило дополнительной нагрузки, вот я и собрался опробовать старое советское развлечение ещё раз.

Зашнуровав коньки и выйдя на лёд, первые минут пять я просто вспоминал позабытые движения, но потом полегоньку освоился и принялся осторожно двигаться вдоль бортика, потом и ускорился, потом рискнул выехать на середину катка — и тут в меня въехала молодая девушка, так что, конечно, мы оба не удержались на ногах и повалились.

Испуганные извинения последовали с её стороны, но я отшутился, что не беда, мол, до свадьбы заживёт. Ничего я себе не разбил, отделался парой синяков, а она вообще упала удачно, на меня, и вот мы уже оба смеялись над происшествием. Девушка оказалась темноволосой, средневысокой, с ладной фигуркой, с приятной округлостью симпатичной мордашки, со вздёрнутым носом, красными щёчками, весело было смотреть на неё. И бойкой, к тому же: она подумала, что я на коньки встал первый раз, и принялась показывать мне простейшие движения. Я насмешливо слушал и повторял, но вот, тронувшись с места, описал широкий уверенный круг и смело затормозил перед ней, так что она снова рассмеялась:

— Простите, я дурёха! Вы лучше меня катаетесь.

Я назвал своё имя, а отчество, подумав, опустил: не вполне я ещё старообразный, да и она мне не сотрудница, чтобы настаивать на обязательном этикете. Девушка тоже представилась: Оля. Ещё немного покатавшись и поболтав о всяких пустяках (Оля держалась на коньках плохо, но самоуверенно, впрочем, училась быстро), мы решили, что замёрзли, и пошли в ближайшее кафе, где продолжали разговаривать. Заказали одно, потом другое, ведь свежий воздух пробуждает зверский аппетит. Оля спросила с лёгкой тревогой, хватит ли у меня денег, а то, мол, она готова доплатить (я отклонил предложение), и заодно поинтересовалась, кем я работаю; узнав о моём директорстве, весело округлила глаза, моё отчество тут же уточнила, но оговорилась, что хотела бы оставить для обращения ко мне просто имя, если я не настаиваю на другом, конечно. Я не настаивал. Сама Оля оказалась студенткой; родом из маленького городка, почти посёлка, училась она в государственном университете нашего вуза, на юридическом факультете (на платном отделении), и в наступившем учебном году должна была его закончить, получить «бакалавра». Говорила Оля много и бойко, к моей лёгкой досаде, больше не обо мне спрашивала (хотя директорá школ ведь не встречаются на каждом шагу, нет?), а именно о себе говорила, демонстрируя при небольшом жизненном опыте некоторую категоричность суждений, которую в равной мере можно было и извинить молодостью, и списать на самоуверенность как черту характера. Так хорошо и долго мы сидели, но пора было и честь знать. Я пообещал подвезти её домой. Едва я остановился неподалёку от входа в студенческое общежитие, как Оля заговорила сама:

— Вы, может быть… извините, глупо спрашивать, но Вы, наверное, хотели мой номер телефона взять, а теперь стесняетесь?

— Не то чтобы стесняюсь, но буду рад, — дипломатично ответил я. — Только вот мне странно, что… То есть я хочу спросить…

— …Нет ли у меня кого? — догадалась девушка. — Н-нет… То есть, конечно, нет, конечно.

— А почему засомневались?

— А ухаживал за мной один дурачок, только давно это было, во-первых… и неправда, во-вторых! Мне вообще, Володя, сверстники не очень нравятся. (Она уже называла меня просто Володей.) Беспомощные они какие-то. Согласны?

— Откуда же мне знать? — ответил я. — Я девчонкой не был.

— Смешно! — расхохоталась Оля. — Правда!

Мы, конечно, обменялись телефонами. Домой я ехал в смешанных чувствах. Как-то с этой Олей (Александрова была её фамилия, замечу в скобках) всё налаживалось быстро и без усилий. Как будто даже и без особой моей воли? Но симпатичная девица! В её безапелляционности наверняка скрывались и вульгарные нотки, которые сейчас были почти не заметны, но к зрелости наверняка должны были обнаружиться; да и вообще к вопросу о вульгарности: говорила Оля правильно, грамотно, но в речи её нет-нет да и проскальзывали какие-то очень просторечные словечки, а произношение нет-нет да и сбивалось на провинциальное, с подчёркнутым «аканьем», для уха жителя большого города просто карикатурным. Но мне-то какое дело до её «аканья», я разве филолог? А простота её после слишком уж большой осторожности и сдержанности моей другой знакомицы действовала освежающе. Наконец, большая ли случилась беда? Номер телефона — это ведь просто номер телефона, звонить по нему совсем не обязательно…

Но телефон не всегда оказывается просто телефоном: я начал встречаться с обеими девушками.

Не могу сказать, что «начал» — подходящее слово: с Леной мы виделись раз в неделю по моей инициативе, а Оля мне первая позвонила сама, и я увидеть ее не отказался, просто поддался течению обстоятельств. Тревожили меня тогда мысли о дурности, недолжности такого поведения? Беспокоили, да, но, признáюсь, не так уж сильно. Ах, как низко пал бывший аскет и последователь Вивекананды! Что ж, я ведь и не оправдываю себя (такого уже далёкого от себя нынешнего), а попросту веду методичный «журнал грехов», подобно Печорину, скажем. А тогда я подыскивал себе разные оправдания вроде того, что прекратить отношения или с одной, или с другой всегда ещё успею. С какой, кстати? Обе девушки были мне симпатичны, каждая на свой лад, первая — интеллектуально (с Еленой Алексеевной мы вели долгие разговоры, она оказалась очень неглупой девочкой), вторая — скорее чувственно, и в смысле чувств, но и в старом смысле, которым наделяли это слово пару веков назад. Правда, неземной красавицей, такой красавицей, при взгляде на которую останавливается дыхание, не была ни та, ни другая. На этом месте скажу, между прочим, несколько слов в защиту ценности девичьей красоты. Вновь и вновь появляются прагматики или кухонные мудрецы, не знаю как уж и назвать их, которые сообщают, что красота — не самое главное в девушке. Разумеется, не главное, в том случае, если Вы ищете для себя спутницу жизни лишь для того, чтобы она была полезна в хозяйстве, как если бы подыскивали трактор. Красота, продолжают доморощенные философы, — не мерило нравственности и добродетелей. Но чтó вообще в отношении совсем юной девушки есть показатель её добродетелей? Совершённые поступки, принятые решения? Так к девятнадцати-двадцати годам никаких важных поступков она не совершила, важных решений принять не успела. Убеждения, высказанные вслух? Но эти убеждения легко произносятся с чужого голоса, в случае молодой девушки — особенно. Девичья честь? Вот, пожалуй, кое-что определённое, но не всегда ведь её сбережение — девичья заслуга, иногда в юности сохраняют честь просто из лени к авантюрам или в силу случайностей, чтобы потом уронить позже. Вот и остаётся нам, мужчинам, в случае молодых девиц почти только одно: изучать их красоту, и не о красоте трофея я говорю, а о красоте, в которой находит отпечаток духовное. Вглядываясь в девичье лицо, стараемся мы разгадать след прошлых жизней, прошлых решений, в прошлом благообретённых, но сохранившихся добродетелей. Всегда ли успешно такое гадание? Известно всем, что не всегда, но если бы нам даже вместо лица некто предъявлял подробный письменный отчёт обо всех совершённых женским созданием в прошлых жизнях добрых и дурных поступках, добрых и дурных помышлениях, верно, и тогда нашлись бы желающие обманываться.

Но я отвлёкся. Сильными угрызениями совести я не терзался просто потому, что верил, будто заслуживаю компенсации за годы своего аскетизма. Вот и всё объяснение. Свою фантазию я не очень утруждал: ведя в какое-то новое кафе Лену, я через неделю с Олей оказывался в том же самом кафе. Я заметил, что в графике встреч Оля Лену стала опережать, хотя и познакомился я с ней позже. Вот, например, уже в середине ноября мы с Олей начали целоваться: дело нехитрое, но с молодой девицей сладкое, конечно. Подозреваю, что будь я понастойчивей, и гораздо дальше я бы продвинулся. Но особенно настойчивым я как раз быть не хотел: понимал каким-то задним умом (или остатками совести, как кому больше нравится), что, перейдя последнюю черту, уже не смогу так легко прекратить с Олей, если в итоге выберу Лену. «Знаешь, у нас ничего не получится, мы просто не сходимся характерами» уж вовсе некрасиво говорить кому-то, с кем лёг в постель. Или современные стандарты морали проще на это смотрят? Но если проще, то, значит, оставалась во мне чуть бóльшая моральная щепетильность, чем ожидается от «современного мужчины», и, значит, не полностью я даже тогда деградировал?