Все началось с Эдички, вернее, с отрывков из его рукописи.
Эдуард был бывшим сокурсником Ники. Можно было обмануться невысоким ростом и субтильным телосложением и принять Эдичку за подростка, однако дрябловатая, болезненной желтизны кожа с унылыми складками возле губ выдавала его истинный возраст. Непривлекательная внешность породила глобальные комплексы, и Эдуард избегал общения не только с девушками, но и с сокурсниками, преподавателями и уж тем более – с незнакомыми людьми. Многие недоумевали, почему он выбрал журфак – с его‑то патологической стеснительностью и неумением кратко и емко излагать информацию. Учился Эдуард неплохо, но статьи у него не получались, а получались пронзительные, наполненные вселенской грустью стихи. И еще романы – фантастические, буйный мир которых был так не похож на нежный и ранимый внутренний мир автора. Эдичка куда уверенней чувствовал бы себя в литературной среде, чем в журналистике, но упрямо продолжал тянуть лямку выбранного факультета. Быть может, из‑за Ники.
Была у Эдуарда, помимо неказистой внешности, еще одна беда: беспокойная, переходящая в нездоровую подвижность суетливость. Даже на лекциях он не мог усидеть на месте, без конца ерзал и подскакивал на стуле, а то принимался тарабанить по столу нервными и длинными, как у пианиста, пальцами, что несказанно раздражало сокурсников. Мало кто хотел сидеть за одной партой с Эдичкой.
Однажды на втором курсе Ника случайно села с ним. И, видимо, потому, что ни разу за всю лекцию не шикнула на него и даже позволила ему пару раз заглянуть в свой конспект, а после занятий попрощалась с вежливой улыбкой, Эдуард проникся к ней нежными чувствами. Он старался не надоедать Нике своими ухаживаниями, просто здоровался с ней, застенчиво улыбался, отчаянно краснея, и иногда провожал девушку от университета до метро. Поначалу такое ненавязчивое внимание немного раздражало Нику, но потом она привыкла к Эдичке. И хоть на курсе его считали странным из‑за замкнутости, был он далеко не глупым молодым человеком, начитанным и эрудированным. Одним из увлечений Эдуарда было составление различных кроссвордов, литературных шарад и ребусов, которые охотно печатали в газетах и журналах.
Окончив университет, Эдичка не отправился работать по специальности, а засел дома – составлять кроссворды и писать свои фантастические романы. Как‑то ему повезло, и один из его опусов в сокращенном виде был опубликован в известном толстом журнале. Но на этом везение и закончилось. Издательства сыпали отказами, ссылаясь то на заполненный портфель, то на неформатность рукописей. Но Эдичка не унывал и проявлял завидное упорство, надеясь когда‑нибудь опубликовать свои сочинения.
С Никой они продолжали общаться и после окончания вуза. Девушка всегда была желанной гостьей в доме Эдуарда, его родители приняли ее как родную – похоже, надеялись, что когда‑нибудь она выйдет замуж за их робкого и некрасивого сына. Но Ника любила совсем другого человека…
Четыре с половиной месяца назад Эдуард позвонил Нике и, поделившись, что начал очередной роман, возбужденно прокричал в телефонную трубку:
– Это будет «бомба»! Никак иначе! И, между прочим, сюжет будет построен на реальных событиях!
– Так это не фантастический роман? – спросила Ника скорей из вежливости, чем из искреннего интереса. Эдуард всегда, когда начинал работу над новой рукописью, громогласно объявлял, что выйдет шедевр.
– Нет. Это будет роман в ином жанре. Хоть и с невероятными, на первый взгляд, событиями. Но вся соль‑то в том, что события – реальные!
– Задумал написать гламурный роман‑скандал о шоу‑бизнесе? – с иронией предположила Ника.
– Нет! Что ты! Не гламурный и не о шоу‑бизнесе, но от этого не менее скандальный. Извини, сейчас не могу рассказать, но потом – обязательно.
После того разговора Эдуард пропал – увлекся рукописью. Ника тоже была занята, поэтому они даже не созванивались. И лишь спустя несколько месяцев приятель объявился. Помнится, в тот вечер Ника очень торопилась: накануне договорилась об интервью с модным писателем, за которым «охотилась» вот уже месяц. Автор нашумевшего бестселлера назначил встречу в очень неудобном для нее месте и предупредил, что для интервью может выделить лишь полчаса, поэтому Ника боялась опоздать. Но едва она выскочила из редакции, как во дворе заметила знакомую, нервно подпрыгивающую на месте фигуру. «Как некстати», – с легким раздражением подумала она тогда, но приветливо улыбнулась старому другу:
– Привет, Эдуард! Меня ждешь?
Парень подскочил на месте, будто от неожиданности, хотя на самом деле видел, что Ника к нему приближается, и привычно засуетился:
– Нет… Да. Только ты не подумай… Я вот… Если тебе не помешал…
– Эдуард! – строго перебила Ника, уже по опыту зная, что, прежде чем начать разговор, приятель будет долго и нудно расшаркиваться в извинениях, мямлить и заикаться.
– Я с тобой поговорить хотел, – наконец выдал Эдичка и, густо покраснев, добавил: – О моем последнем романе.
Ника еле сдержала вздох досады: подобные разговоры могут длиться часами. Причем говорить будет Эдичка, а ей придется довольствоваться междометиями, поспешно втиснутыми в узкие паузы между его фразами.
– Эдуард, извини, у меня сейчас совсем нет времени. Опаздываю на важное интервью. Может быть, в другой раз?
Он сразу как‑то сник, занервничал еще больше и, чтобы скрыть свое разочарование, улыбнулся, но улыбка вышла жалкой.
– Да, да, конечно. В другой день. Я должен был позвонить тебе заранее, чтобы…
– Так ты закончил рукопись?
– Да, но понимаешь… – Он замялся и нервно оглянулся по сторонам, будто проверяя, не подслушивает ли их кто. – Я ее уничтожил.
– Почему?!
– Об этом я и хотел поговорить, но это долгий разговор. Мне нужно будет тебе кое‑что рассказать.
– Мы можем поговорить завтра! – предложила Ника. И Эдуард обрадованно согласился.
Он проводил ее до метро. По дороге они больше не заговаривали о рукописи; Эдичка расспрашивал Нику о тех незначительных событиях, что произошли в ее жизни за те три месяца, когда они не виделись, но было заметно, что слушал он рассеянно, будто продолжал думать о чем‑то своем. Еще Нике показалось, будто был Эдуард чем‑то сильно встревожен, если не сказать напуган. И вот когда они попрощались, он, будто внезапно решившись, окликнул ее:
– Ника, подожди! Вот, возьми! – Он вытащил из‑за пазухи сложенный вдвое конверт формата А4 и протянул ей. – Я уничтожил рукопись, но кое‑что оставил. Здесь немного. Остальное тебе потом отдам. Завтра встретимся, и я все объясню. Хорошо?
– Ладно, – согласилась Ника. – До завтра!
Но на следующий день они так и не встретились, потому что Эдичка неожиданно умер. Как сказали врачи – от сердечной недостаточности.
В пакете, который он успел передать Нике, оказалось всего три листа с отрывками из романа – настолько короткими и мало связанными между собой, что понять замысел автора не представлялось возможным. На полях одного из листов неровным Эдичкиным почерком был написан адрес некой Акулины Васильевны: N‑ская область, деревня Лески. И рядом стояло три восклицательных знака, обведенные неровным кругом. «Я долго собирал материал», – вспомнилось позже Нике, и она подумала, что часть задуманного Эдичкой романа, возможно, была построена на рассказах неизвестной Акулины Васильевны. Девушка решила, что при первой возможности съездит в деревню Лески и побеседует с этой женщиной. Видимо, так хотел Эдичка, иначе зачем написал на полях ее адрес? Но прошло полтора месяца, прежде чем Ника нашла время и возможность отправиться в Лески. И, к сожалению, опоздала.
…Засыпая, она услышала, как Стас завозился и встал.
– Ты куда? – не открывая глаз, в полудреме поинтересовалась Ника.
– Спи, спи. Я сейчас.
Чуть позже раздалось клацанье кнопок мобильного телефона, и Стас громким отчаянным шепотом попросил:
– Лерка, ну возьми же трубку!
Уже погружаясь в тревожный, наполненный неприятными обрывочными видениями сон, Ника услышала, как Шатров выругался в адрес Федора, который куда‑то подевал фонарь.
Ранним утром Нику разбудил вопль. Она испуганно открыла глаза. Стаса рядом не было, а из другой комнаты доносились завывания. Ника вскочила и, путаясь в тряпье, которым укрывалась ночью, выбежала на голос.
Прямо на полу, обхватив руками взлохмаченную голову, сидел Федор и громко, по‑бабьи визгливо причитал.
– Федор… – начала Ника и тут же осеклась, увидев Стаса. Тот лежал на полу навзничь, широко раскинув руки и устремив невидящий взгляд в потолок. Рядом валялся фотоаппарат, с которым Шатров практически никогда не расставался, и выпавшая из мертвого кулака толстая оплавленная свеча. Но больше всего Нику поразило то, что его великолепные смоляные волосы на висках побелели, словно покрылись густым инеем.
Как бы Нике ни хотелось поскорей попасть домой, ей пришлось задержаться в районном городке еще на ночь: когда закончились все неприятные беседы с местной полицией, выяснилось, что на Москву уже нет рейсов и ближайший автобус отправится только утром.Уснуть она не смогла и всю ночь проплакала от страха и от жалости к Стасу и к самой себе, брошенной одной в этой страшной глуши. И едва забрезжил серый, словно покрытый толстым слоем пыли рассвет, торопливо собралась и почти бегом кинулась на вокзал.В Москву Ника прибыла лишь к вечеру. Шагнув на грязный, но после всех приключений показавшийся самым родным и прекрасным на свете асфальт столичного автовокзала, она достала мобильный и набрала номер подруги.–Оль, ты дома? Я к тебе приеду. Скоро. Можно?Ольга ожидаемо ответила, что да, конечно, и, встревоженная ее расстроенным голосом, поинтересовалась, что случилось.–Потом расскажу.– Ника не стала вдаваться в подробнос
Она почувствовала, что ее тормошат за плечо, открыла глаза и увидела перед собой Ольгу. Выражение лица подруги было встревоженным. Ника, хмурясь со сна, поморгала и подняла вопросительно брови.–Ты уснула…– Ольга сделала паузу и тоже нахмурилась.– И закричала во сне. Я испугалась и…–Закричала? Надо же… Я разбудила Дашу?–Нет.–Хорошо,– ответила она и, морщась, словно от головной боли, потерла пальцами виски. Приснившийся мальчик был персонажем из рукописи Эдички, и Ника будто в него перевоплотилась. И хоть в тех отрывках, которые у нее были, Эдуард не дал подробного описания героя, Нике казалось, что приятель списал бы его внешность с нее. Просто в каждом его романе один из персонажей обязательно походил внешностью на Нику.–Ну, как, решила остаться у нас?– вклинился в ее мысли голос Оли.–Не знаю. Ско
Всю дорогу в машине Ника промолчала, упрямо отвернувшись к окну и страдая от своей неразговорчивости. Андрей, утомленный рабочим днем, тоже отмалчивался. Тишину в машине нарушали лишь иностранные баллады, тихо льющиеся из автомагнитолы. Вслушиваясь в знакомые песни, Ника с легкой грустью думала, что им с Андреем нравится одинаковая музыка. И вздрогнула, когда неожиданно (а может, и ожидаемо) зазвучала песня Duran Duran «Como Undone». «Ты помнишь?..»– чуть не спросила она, поддавшись порыву, у Андрея, но вовремя остановилась. Нет, вряд ли он помнит. У него эта баллада не ассоциируется с вечером, который для нее стал поистине волшебным.…В тот год, когда Ника с Ольгой оканчивали школу, Андрей переходил на последний курс военного училища. Учился он не в Москве и домой приезжал лишь на каникулы. С Никой за эти четыре года его учебы в училище они виделись раза три, и то мельком. Она всегда немного робела перед старшим братом своей подруги
«… – Не бойся…Голос стал более различимым. Мальчик приоткрыл глаза и увидел старца, лицо которого было настолько испещрено морщинами, что напоминало высохшую кору многовекового пня. Однако пальцы старика, ощупывающие мальчика, оказались ловкими и живыми, будто у молодого. От них исходило приятное успокаивающее тепло, и мальчик, доверившись их бережным прикосновениям, закрыл глаза.–Жив‑то, и ладно, а остальное поправим,– приговаривал старик, укутывая замерзшее тело ребенка в какое‑то тряпье.– Обмерз… Сколько же ты в снегу пролежал?Мальчик почувствовал, что его подхватили и куда‑то понесли. Руки у деда, как и пальцы, оказались сильными и молодыми.По дороге старик бормотал себе под нос, гадая, каким образом мальчуган мог оказаться в безлюдном месте, на окраине леса, в сугробе. Мальчику хотелось рассказать, что его выгнал
Когда Ника, опоздав на добрых два часа, влетела в редакцию, то застала там не привычную ежедневную суету, а незнакомую нелепой здесь тишиной обстановку. Нет, работа продолжалась: так же спорили в кабинетах, бегали по коридорам, а в воздухе витал неистребимый кофейный дух, но только все это казалось сегодня другим – не настоящим, а будто декорациями к пьесе под названием «Все нормально. Ничего не случилось». Случилось. Умер первоклассный фотограф Стас, и сотрудники, занимаясь своими повседневными делами, не могли об этом не думать. Сбивались в кучки, сокрушенно перешептывались, вновь возвращались к своим делам и через короткие промежутки времени опять отправлялись небольшими компаниями в курилку или заваривали кофе, чтобы поговорить о неожиданной смерти коллеги.Ника прошла к своему рабочему месту и, делая вид, что не замечает ни внезапно наступившей при ее появлении тишины, ни любопытно‑настороженных взглядов сотрудников, наклонилась, чтобы включить компьюте
Домой возвращаться не хотелось. И не было для этого какой‑то особой причины, просто руки как‑то сами вывернули руль, игнорируя нужный поворот, ведущий к дому, а нога сильней нажала на педаль газа. Андрей Никитин, отмахнувшись от здравого смысла, запротестовавшего против полуночного вояжа, покрутил колесико автомагнитолы, делая звук громче, и вытащил из полусмятой пачки сигарету.Жена звонила полчаса назад и сообщила, что сегодня тоже задержится. Какая‑то важная встреча… Очередная. Три месяца назад Лилька перешла на новую работу – более успешную и хорошо оплачиваемую. Но в жертву карьере принесла домашние вечера, которые они раньше проводили вместе.–А что делать, если твоя работа совершенно безденежная?– в запальчивости спросила она Андрея, выразившего недовольство такими частыми сверхурочными.– С голоду дохнуть?С тем, что они «с голоду дохнут», Андрей не был согласен категорически, однако скрепя серд
Странно подумать, что когда‑то он относился к февралю равнодушно. Этот месяц был для него промежуточным: короткий мост между зимой, которую он любил, и весной, которую терпеть не мог из‑за слякоти. Этот месяц – месяц простуд, усталости и депрессий для других – для Родиона проскальзывал незаметно, пресно. Вирусы в этот месяц его никогда не одолевали, депрессия обходила стороной. Даже мужской праздник, раньше именуемый Днем Советской Армии, был не его: он никогда не служил в армии, советские праздники не любил, как не любил и всю ту эпоху. А к новомодным «буржуйским», вроде Дня святого Валентина, не испытывал доверия.Тридцать февралей промелькнули, не отпечатавшись ни в памяти, ни в душе, ни в сердце. Он споткнулся о тридцать первый, четко о его середину, о тот пресловутый пафосный день влюбленных (ох, не зря он относился с подозрением к иноземным праздникам!).Ее звали Мишель. Конечно, в паспорте было записано другое имя, но мало кто знал его. В
В мрачном настроении, всей душой желая, чтобы этот день поскорей закончился, Ника вышла на крыльцо и, поежившись от ледяного ветра, приподняла воротник дубленки. Здание редакции располагалось в двадцати минутах от метро, и Ника привычно помедлила, раздумывая, топать ли по холоду до станции или подождать автобуса. Впрочем, транспорт можно прождать долго, и пешком может получиться быстрее, к тому же при быстрой ходьбе она не замерзнет. Подумав так, Ника спустилась с крыльца и направилась было в сторону метро, но услышала за спиной оклик:–Вероника! Болдырева!Она оглянулась и с удивлением увидела секретаршу Леру Сосновских, отчаянно машущую ей рукой из припаркованной неподалеку машины.Когда Ника приблизилась к дорогой и холеной, как и сама Валерия, иномарке, Сосновских распахнула дверь со стороны пассажирского сиденья.–Хочешь, я тебя к метро подброшу?– Голос у Лерочки был заискивающий, будто она не услугу