Праздник не задался. Его уничтожил звонок на мобильный и незнакомый женский голос, спросивший, кем приходится Ольге Андрей Никитин. Братом? Ваш брат попал в аварию. От этого сообщения, произнесенного будничным, даже скучающим голосом, Ольга онемела. Муж, который в это время чистил для салата огурцы, увидел побледневшее лицо жены, подскочил к ней и выхватил трубку. Что он говорил, о чем спрашивал, что ему отвечали – Ольга не слышала. Опустившись на стул, она в оцепенении смотрела на противоположную стену.
– Оль, Оль, ты слышишь меня? – затормошил ее за плечо Володя, и Ольга, очнувшись, вздрогнула.
– Андрей?..
– Не переживай, ничего страшного с ним не случилось, – улыбнулся муж и похлопал Ольгу по плечу. – Помяло его маленько, но, по словам врача, нестрашно. Я сейчас поеду в ту больницу, куда его отвезли.
– Я с тобой! – рванулась за ним Ольга, но Володя вновь полож
«…Когда он уже выходил из деревни, тишину нарушил протяжный вой деревенской собаки, и через мгновение к одинокому вою присоединился «хор» других тоскливых завываний. «Не к добру»,– подумал юноша и невольно поежился. Ему захотелось прибавить шагу и даже перейти на бег, но он одернул себя: старик учил его не поддаваться людским суевериям. Его жизни ничто не угрожает, значит, страху не может быть места. «Полнолуние»,– определил юноша причину собачьего воя и вспомнил о том, как старик однажды сказал ему, что некоторые травы стоит собирать при полной луне, ибо именно тогда полностью раскрывается их целебная сила. Подумав об этом, он изменил свое решение возвращаться домой и свернул с дороги, ведущей к полю, на узкую тропку, уводящую к лесу.Его путь проходил мимо деревенского сеновала. Уже почти пройдя мимо, он услышал доносившиеся из‑за забора голоса. Один из голосов был мужски
Егор, хоть и сердился на Нику, чувствовал неясную тревогу за нее. Интуиция болела, как застарелая язва, не давая уснуть. Егор встал с постели, вышел на просторную кухню и включил чайник. Но тут же его и выключил, решив, что заглушать беспокойство лучше чем‑нибудь покрепче. Он достал из холодильника бутылку водки, нарезал тонкими кружочками лимон, разломал на неаккуратные, но от этого еще более аппетитные куски плитку шоколада и плеснул себе в рюмку сто граммов.Водка теплом разлилась по телу, но тревогу не растворила. Егор опрокинул еще стопку, затем решительно поставил бутылку в холодильник, прошел по длинному коридору до комнаты, в которой спала сестра, и открыл дверь.Узкая полоса света просочилась из коридора в приоткрытую дверь и упала на Лерино лицо. Девушка тихо что‑то промычала во сне, но не проснулась.–Спи, спи, не буду тебя беспокоить,– пробормотал Егор и вышел. За сестру душа больше не ныла, а вот за Нику – да. И тревога
Он стоял в начертанном на земляном полукруге, воздев руки к дощатому потолку, и, представляя себе Мишель, мысленно твердил: «Все получится, все получится…» Дым от тлеющих сухих трав наполнял помещение, и от него слегка слезились глаза и щипало ноздри. Этот дым вызывал ассоциации с одним счастливым октябрьским днем позапрошлого года, когда они с Мишель забрались на чью‑то дачу и жгли костер прямо посреди грядок. И плели из золотых кленовых листьев венки, напоминающие короны, и потом, водрузив их на головы друг друга, скакали вокруг костра и пели песни без слов. И смеялись – беззаботно, заливисто, искренне – так, как могут смеяться только счастливые дети. А потом жарили сосиски, нанизав их на ветки, и пекли в углях картошку; иели эти обугленные сосиски между поцелуями; икатали в ладонях обжигающую картошку, пытаясь очистить ее от горелой кожуры, смешно пачкались золой и опять целовались.А потом они забрались в дом, в котором уютно пах
Тени уже не плясали, они слились в единую, принявшую вновь силуэт старика. И нельзя было сказать, был ли этот силуэт просто тенью, шагнувшей со стены. Это было нечто материальное, хоть и бесплотное, как дым.Тень старика шагнула к Нике и, нависнув над ней, коснулась бестелесными, но холодными, как могильная земля, ладонями. Не тела, а души. Тень приблизила к лицу Ники серые губы, словно намереваясь поцеловать. И на нее повеяло запахом сырой земли и тлена. От холода и ужаса Ника совсем закоченела, но по‑прежнему не могла ни пошевелиться, ни закричать.А холодные ладони продолжали с вожделением трогать ее, но теперь гладили тело, волосы, лицо. И будто ледяной ветер облизывал те участки кожи, к которым они прикасались. Ника замерзала, и если ей не суждено было умереть от ужаса, то от холода – точно.Но в тот момент, когда тень собралась коснуться ее губ и оставить на них смертельный поцелуй, по избе волной прошелся ветер, от которого пламя задрожало
Ника собралась ответить, что чувствует себя вполне сносно, но в этот момент дверь приоткрылась, и в палату вошла молодая женщина в белом халате, а следом за ней – высокий седой мужчина в круглых очках на крючковатом носу.–Осмотр,– сказал он, глядя на Нику поверх очков.Медсестра попросила Егора выйти, и он безропотно поднялся.Осмотром доктор остался удовлетворен, сказал, что опасность Нике не угрожает, но ей придется еще какое‑то время провести в больнице.После осмотра принесли на подносе ужин, и, пока Ника ела куриное филе с картофельным пюре, Егор молча сидел с ней рядом. А когда она закончила ужинать, сказал, что скоро вернется, и вышел.Ждать пришлось довольно долго, но, когда дверь снова открылась, на пороге возник не Егор, а незнакомый старик. Высокий, с не по‑стариковски выпрямленными плечами, с густой седой бородой и беспокойством в ярких голубых глазах.–Здравствуй, дочка,– ск
Ника собралась ответить, что чувствует себя вполне сносно, но в этот момент дверь приоткрылась, и в палату вошла молодая женщина в белом халате, а следом за ней – высокий седой мужчина в круглых очках на крючковатом носу.–Осмотр,– сказал он, глядя на Нику поверх очков.Медсестра попросила Егора выйти, и он безропотно поднялся.Осмотром доктор остался удовлетворен, сказал, что опасность Нике не угрожает, но ей придется еще какое‑то время провести в больнице.После осмотра принесли на подносе ужин, и, пока Ника ела куриное филе с картофельным пюре, Егор молча сидел с ней рядом. А когда она закончила ужинать, сказал, что скоро вернется, и вышел.Ждать пришлось довольно долго, но, когда дверь снова открылась, на пороге возник не Егор, а незнакомый старик. Высокий, с не по‑стариковски выпрямленными плечами, с густой седой бородой и беспокойством в ярких голубых глазах.–Здравствуй, дочка,– ск
Его зовут Родион, ему тридцать три года. Я никогда не был женат на его матери, но сына после рождения видел. Мать его была замужем за другим, а ко мне пришла лечиться от бесплодия. С женщиной оказалось все в порядке, проблема была в муже. Я посоветовал ей привести ко мне мужа, но он наотрез отказался.Роман у нас с нею вспыхнул стремительно – и так же стремительно угас, но у нас родился сын. С мужем своим она прожила еще года три, потом развелась. Не знаю уж, что явилось причиной их развода; возможно, она призналась супругу в измене и в том, что сын ее – от другого. В подробности она меня не посвящала.Мы так и не поженились. У меня настали трудные времена. Как я уже говорил, меня не единожды старались очернить. Вышел у меня конфликт с человеком, который занимал важный пост в области медицины и имел влияние. Вот с ним мы и схлестнулись не на шутку. Кажется, я его чем‑то оскорбил: иногда я бывал несдержан на язык. В отместку тот человек обвинил меня в шарлат
Три дня спустяОни уже, наверное, час молча прогуливались в то ли сквере, то ли парке, раскинувшемся неподалеку от скученных в большой жилищный симбиоз девятиэтажек, гаражей и детских площадок. Этот сквер – небольшой оазис, в котором можно на время спрятаться от слившихся в единый шум звуков повседневной жизни, где можно, прогуливаясь по безлюдным тропинкам, говорить о самом сокровенном либо просто молчать. Прогуливаться и молчать. Молчать и мерить шагами проклюнувшиеся в сходящем снегу асфальтированные тропки.Неторопливые шаги. Сорванная тонкая ветка. Чуть прищуренный глаз, взгляд в подернутое легкими сумерками небо, взгляд – на склонившиеся в молчаливом почтении липы и клены, взгляд – на притихшую Нику, идущую рядом, на ветку, которую машинально, то связывая в кольцо, то развязывая, теребят ее пальцы. И снова взгляд в небо – легкий, быстрый, чуть обвиняющий и чуть виноватый. И молчание, в котором, как в основной, базовой субст