Элвин
Утром братец-буря прислал мерлетту. Сиятельной регентской заднице приспичило прогуляться. Щедро поделившись с окружающим пространством своими эмоциональными, но банальными соображениями по этому поводу я отправился во дворец.
Разумеется, стоило мне подъехать, как разыгралась метель, и поездку отменили. Я сходил с ума от беспокойства при мысли о Франческе. Что с ней? Как она? Не вляпалась ли еще куда пока меня нет? Вчерашний вечер оставил полный горечи и бессилия осадок, но я убеждал себя, что дело в шоке.
Проклятье, ну невозможно же, чтобы она забыла все и навсегда!
Убеждал и не верил. Жизнь не раз доказывала мне: ничего не вернуть. Обретаешь на время, теряешь навсегда.
День во дворце стал настоящим испытанием. Особенно когда к нашей милой компании присоединился Марций Севрус. При виде его самодовольной рожи у меня путались мысли от бешенства. Неотступно сверлило навязчивое и самоубийственное желание выколупать ублюдку лишний глаз.
Увы, это грозило неприятными последствиями – мне, Братству и Франческе. Так что пришлось ограничиться издевками. Музы были благосклонны и подарили вдохновение, поэтому князь Церы откланялся уже через полчаса. Чуть позже сбежал и Стормур. Банально заперся в своих покоях с Исой, запретив мне, словно какому-то лакею, покидать дворец до вечера. Сволочь!
Я слонялся по коридорам, доставая всех встречных фэйри дурными манерами и язвительными шутками. Было тошно в равной мере от себя, ситуации и окружения.
За окном медленно темнело, метель превратилась в бурю, а Стормур не показывался. В довершение всего снова проснулась лиана, рассылая по телу короткие стреляющие импульсы боли. И я не выдержал.
– Какого демона ты мурыжишь меня здесь?! – почти прорычал я, пинком открывая дверь в его комнаты.
Регент был не один, но я пребывал в такой ярости, что плевать хотел на присутствие его сестры.
Стормур медленно поставил чашку и промокнул салфеткой губы. На высокомерном лице заиграла довольная ухмылка.
– Ты возвращаешь свой долг, Страж. Охраняешь меня от врагов.
– Я хожу по коридорам и порчу подданным Исы настроение. Гриска с два я смогу защитить тебя, находясь в двух сотнях футов за десятком каменных стен, – с этими словами я придвинул третье кресло и сел, не спрашивая разрешения ни у княгини, ни у Стормура. – А потом тебя загрызет какой-нибудь кабысдох, и ее высочество изгонит меня за то, что я плохо старался. Нет уж! Теперь мы с тобой будем неразлучны как мать и младенец. Догадываешься, кому достанется роль младенца?
Хищным взглядом окинув стол и предсказуемо не обнаружив третьей чашки, бокала или еще какой емкости я завладел молочником. Выплеснул из него молоко на диван рядом со Стормуром, налил себе травяного отвара и откинулся в кресле.
– Не правда ли, сегодня ужасная метель, – светским тоном продолжил я, гадая, как бы отпить из этой штуки и не облиться. – Не желаете ли сделать что-нибудь с этим, Ваше Высочество?
Ее губы дрогнули в еле сдерживаемой насмешливой улыбке.
– Я не вмешиваюсь в погоду без необходимости.
– По мне, так сейчас самая необходимость. Еще немного и от всего Рондомиона останется только пара этажей моей башни.
– Да что ты себе… – начал белый от бешенства регент.
– Стормур! – окрик княгини ожег, как удар плетью. Лорд-буря глотнул воздух и замолчал, сверля меня полным ненависти взглядом.
Иса пристально взглянула на брата, потом на меня.
– Иди к своей девочке, Элвин.
Умница ведь! Восхитительная умница!
– Спасибо.
Даже не помню, когда последний раз в Рондомионе была такая буря. Мело так, что я дважды чуть не заблудился, следуя знакомым, тысячи раз хоженым маршрутом. Уже в деннике Гейл попытался укусить меня, получил тычок в морду и обиженно заржал, высказывая все, что думает о хозяевах, гоняющих лошадей по такой непогоде.
Дом встретил теплом и запахом выпечки. Я скинул облепленный липким снегом плащ, стянул сапоги и прошел, оставляя мокрые следы на паркете. Хотелось переодеться, развалиться в кресле у камина, выпить теплого глинтвейна…
Еще хотелось увидеть Франческу, но при мысли о ней накатывала совсем несвойственная мне робость.
Гриски знают, как теперь разговаривать с сеньоритой.
Вчера любые мои слова и любые действия вызывали у нее только неприятие и страх. И, сожри меня Черная, видеть отвращение на ее лице было больно.
Поэтому я направился не наверх, а в гостиную. И конечно, по паскудному закону бытия Франческа находилась именно там.
Она любовалась на портрет. А я любовался ею, захваченный болезненным ощущением утраченного счастья. Совсем недавно, пару недель назад можно было подойти, обнять ее сзади, коснуться губами виска, поймать полный любви и нежности взгляд и почувствовать, как она прижимается в ответ.
Портрет над камином висел молчаливым свидетелем прошлого, подтверждая – было, не привиделось.
– Ненавижу позировать, но ты захотела его в подарок на день рождения, – мягко сказал я.
Она вздрогнула всем телом, как воровка, застигнутая на месте преступления. Медленно обернулась, скорчила неприязненную гримасу.
– Ты вернулся?
– Как видите, сеньорита. Все хорошо?
Да, вопрос, наверное, прозвучал глупо. Но я всего-то хотел спросить не случилось ли чего в мое отсутствие.
– Хорошо?! – полным желчи голосом переспросила она. – Нет, все совсем нехорошо! Потому что я одна, в чужом городе, далеко от родных и меня убеждают, что я жена человека, которого ненавижу!
Я вытерпел это. И даже попробовал улыбнуться в ответ:
– Когда ты так излагаешь, звучит и правда не очень.
– Не очень?! – ее губы скривились так, будто она вот-вот заплачет. – НЕ ОЧЕНЬ?!
Проклятье! Ну вот как с ней общаться?!
Она зажмурилась, словно отгоняя слезы. А потом выпрямилась и гордо откинула назад голову. Я хорошо помнил эту позу и эту маску неприступной стальной леди. «Я – Франческа Рино – вызываю вас на бой!».
Никогда не любил сталкиваться с этой стороной личности сеньориты. Тяжело сдержаться и не принять отчаянный вызов, но принимать его нельзя. Мы оба понимали, к чему ведут такие сражения.
…но мне нравилось наблюдать, как она включает некоронованную королеву с другими. Как искусно и умело гнет людей и обстоятельства сообразно своей воле и желаниям.
– Ты сказал, что я свободна, – прозвучал ее холодный голос. – Тогда я хочу вернуться в Рино, к отцу.
Наверное, я это заслужил. Когда-то давно сеньорита так и не предъявила счета. Зато теперь придется заплатить по полной.
– К брату, – поправил я.
Она нахмурилась:
– К брату?
– Твой отец умер. Риккардо уже пять лет, как правитель вольного герцогства Рино, – я вздохнул. – Возможно, навестить его хороший выход. Нужно время… Риккардо будет рад тебя видеть, Фран. И он, и Габриэла.
– Кто?!
– Его жена – Габриэла Альварес. Камилла и Алессандро тоже, наверное, соскучились по тете.
Она поникла, и обозвал себя бессердечным ослом. Не стоило так вываливать на нее все сразу.
Парадоксально, но меня за ту сделку Франческа простила. А отца при жизни так и не смогла. Она не виделась с ним ни разу за эти годы. И на похоронах стояла прямо – гордая и равнодушная.
…а потом вечером плакала в моих объятиях. Плакала и говорила, говорила, выплескивая накопившуюся за годы обиду.
Я снова вздохнул и подошел к ней. Поддержать, если она позволит.
– Фран, прошло двадцать лет. Многое изменилось…
– Ты украл мою жизнь! – выкрикнула она звенящим от слез голосом. – Ненавижу тебя!
И выбежала из комнаты.
Элисон Я проснулась от запаха еды. Прямо передо мной на огне бурлил котелок, распространяя по комнате божественный аромат. Над ним с ложкой в руке сидел фэйри, помешивал и следил, чтобы варево не убежало. – Доброе утро! Я буркнула что-то неопределенное в ответ. При виде Рэндольфа неожиданно накатило смущение. Вчера, в темноте, после лютой метели, все казалось таким естественным и правильным, а сегодня я не знала, как себя вести. То есть – я по-прежнему ни о чем не жалела. И с удовольствием повторила бы, хотя низ живота слегка побаливал. Но вести себя, как ни в чем не бывало, не получалось, хоть тресни. – Ты голодная? – Немного. На самом деле, я была жутко голодной. Кажется, коня готова съесть. Сырым. Но мужчинам нравятся воздушные и нежные девушки-птички, которые питаются светом и музыкой. А я хотела нравиться Рэндольфу. Так что делала вид, будто совсем не интересуюсь содержимым котелка. И Рэндольфом тоже не ин
Я изумленно приподнялась, поймала взгляд Рэндольфа, и мне стало странно.На меня никогда в жизни так не смотрели! Никто. В этом взгляде отражались и любовь, и восхищение, и забота, и нежность и еще тысячи разных “и”, выразить которые мне не достало бы слов. Так не смотрят на любимую женщину. Так смотрят на единственного, обожаемого ребенка. На статую божества. На что-то, что превыше жизни.И я внезапно ясно осознала, на что намекали оба фэйри. Рэндольф помогает мне совсем не из-за Терранса.– Рэндольф, что это такое? Почему?– Что “почему”?– Почему ты так… ко мне?Он все понял. И не стал играть словами, как Терри.– Ты моя судьба, Элисон. Но не бойся. Это не значит, что я – твоя.– Не бывает так, чтобы кто-то был чьей-то судьбой! Это для поэтов.– Бывает, – спокойно возразил фэйри. – Моя жизнь и все, чем я владею – твои. Я убью и
Мы больше не возвращались к этой теме. Я как-то прямо разом поняла, что бесполезно. Можно сколько угодно плакать, упрашивать, дуться, кричать и делать нам двоим больно, Рэндольф не отступит. Будет виновато улыбаться и терпеть, сколько нужно. А если я потом сменю гнев на милость, сделает вид, что ничего не было.Если бы я могла, сделала так, чтобы он меня разлюбил. Разве это любовь, когда нет выбора? А может, выбор и был, просто фэйри не хотел его видеть.Наверное, надо было не разговаривать с ним, показывать, как я зла, как не могу смириться со всем этим бредом про “судьбу”. Но я ужасная эгоистка. Мне хотелось его целовать и таять в объятьях. Просто от осознания, что наша близость может оборваться, обязательно оборвется, что все это не навсегда и закончится совсем скоро, Рэндольф в одночасье стал мне бесконечно дорог и важен. И я пыталась на прощанье подарить ему все, что могла, в глупой надежде, что судьба посмотрит на наше счастье и даст нам шанс. Известн
Франческа– Впусти меня, – умоляет тот, за стеной на разные голоса.Удар. Еще удар.– Впусти, Фран! Пожалуйста!Я сижу на полу у двери. Я всегда появляюсь здесь, возле запретного, запертого. Страшного за тонкой деревянной преградой.Оно ломится каждую ночь. И чтобы сбежать от него надо пройти по осколкам.Встаю. Ступаю, оставляя кровавые следы. Весь пол усеян битым стеклом, а я босая. Босая, в ночнушке – как засыпала.Помню этот сон. Он повторяется раз за разом. Тягостный, пугающе правдоподобный. Словно и не сон вовсе.Смести бы мусор на полу, да нечем. Не руками же…Делаю шаг, стопу сводит от боли. Закусив губу, выдергиваю впившийся осколок. Кровь капает на пол – горячая и липкая, растворяет кусочек битого зеркала в моих руках, как льдинку.На секунду меня пронзает острое чувс
ЭлисонЯ сбежала от него утром, перед завтраком. Лучше было сделать это ночью, но у Рэндольфа слишком чуткий сон. А так он ничего не заподозрил, когда я вышла, вроде бы на минутку. Успела добежать до уже оседланной лошади прежде, чем воин спохватился. Сунула загодя написанное письмо в сумку его коня. И ушла по Изнанке.Не умей я ходить между двумя мирами, я бы, конечно, от Рэндольфа никогда не смогла сбежать. Было немного страшно, но больше за него: как он будет один, среди людей, без знания, как и что у нас устроено, со своими слишком приметными глазами и без возможности в любой момент попасть в привычный мир. Но я надеялась, что фэйри справится.Так у меня разом появилась целая куча новых проблем. Как будто прежних было недостаточно. И главным вопросом стало – что же делать дальше? Возвращаться домой? Нельзя, там Блудсворд. Пытаться как-то устроиться на Изнанке? Сразу вспоминались слова Терри о том, что “ничейный человек – до
Элисон Небо нависало над менгирами вогнутой чашей. Свободная от снега площадка на вершине холма раскрывалась навстречу небу, вызывающая в своей наготе. Замшелые камни, что опоясывали холм полукругом, справа и слева упирались в серую скалу причудливой формы, у подножия которой стоял алтарь. Здесь даже пахло по-другому. Не морозом и лесом, но мокрым камнем и почему-то грозой. Я прошла меж двух каменных стражей и ступила на промороженную, бесснежную почву в клочках пожухлой травы. Это место… в нем было что-то знакомое, словно я бывала здесь, да позабыла – все стерлось, выветрилось из памяти. Разошлась сплошная пелена над головой. Из облачной толщи упало несколько косых солнечных лучей, подсвечивая путь к жертвеннику и сам алтарь – прильнувший к телу скалы, темный и бесконечно древний. Над ним нависала фигура, высеченная в скале. Просторный балахон скрадывал ее очертания также, как капюшон скрывал лицо. Бедра статуи перетекали в необработ
Машина лязгала, ходило бердо. Поблескивали десятки, сотни рычагов, от которых шли ремни и цепи к малым и большим колесам. Одни шестерни крутились так быстро, что сливались в сверкающее пятно, другие вращались медленно и степенно.– Я хочу поменять судьбу Рэндольфа, – с напускной храбростью, которой не ощущала, объявила я.– Тогда выбирай рычаг.– Какой? – я растерялась.– Любой. Ты же вносишь хаос в предназначение.Вот тут мне стало боязно. Но не настолько, чтобы отступить. Я трижды обошла кругом ткацкую машину, задерживаясь у каждого рычага. Наконец, сделала выбор и налегла руками и плечом на рукоятку большого медного колеса. Больно кольнуло у ключицы. Медленно, нехотя колесо стронулось с места. Я давила всем весом, чувствуя, как оно медленно поддается.Поворот, другой, третий. Маховик скрипнул, пришел в движение. Тронулся стоявший до этого маятник, затикал большой циферблат над головой. Сменили направлен
ЭлисонЛуч солнца погладил щеку. Я зажмурилась, не желая расставаться со сном. Кажется, снилось что-то хорошее, но бестолковая память выронила это “что-то” на полпути к реальности. Сон выпал, как зерно из дырявого мешка. Я заворочалась, пытаясь устроиться поудобнее, и в бок впился острый камень.Этого хватило, чтобы по-настоящему проснуться. Я села и поняла, что сижу на алтаре. Вокруг полукольцом возвышались менгиры, за спиной начиналась скала. Большая глыба камня, смутно похожая на фигуру в балахоне, нависала над головой.Как я могла заснуть здесь, на холодном, насквозь продуваемом всеми ветрами холме? Почему не замерзла насмерть, и как долго длился сон?Я со стоном слезла с камня, послужившего мне ложем. Кому бы из богов ни был посвящен этот храм, надеюсь, он не почувствовал себя оскорбленным подобным пренебрежением. Привычная тусклость красок вокруг подсказала – я нахожусь в реальном мире и это, пожалуй, было неплохо.