Глава 18

18

— Ты заметил, — вновь заговорила девушка, помолчав, — насколько люди боятся страдания?

— Чужого?

— Своего тоже. Но и чужого, разумеется. Страдание и боль кажутся чем-то настолько безобразным, что человек в ужасе шарахается от них прочь, бежит вприпрыжку. Нет сейчас более верного способа избавиться от назойливого собеседника, чем попросить его о помощи. Если меня в самом деле ранят, ты тоже брезгливо уберёшь руки за спину?

— Нет, — глухо сказал я. — Думаю, что нет. Но как я могу обещать, я, который ещё не сталкивался с настоящей болью или настоящим страхом?

— Хорошо, — задумчиво отозвалась Саша. — И славно, что ты верно оцениваешь себя. Ещё одно испытание тебе, разумеется, нужно… Ты прочёл «Ромео и Джульетту»?

— Да. Разве не заметно, что я клюю носом? Я ещё полтора часа не мог уснуть, после того, как прочитал. Отвечай мне, Саша! Верно ли я понял, что эти двое не ложились в одну постель, пока не стали мужем и женой?

— Да, — чуть насмешливо улыбнулась девушка. — Ты понял правильно.

— Разве к подлинной любви внешний обряд что-то ещё может добавить? Разве он важен?

— Он важен, Нестор. Он важен, потому что для брака важна не одна любовь.

— А что ещё?

— Готовность нести ответственность за другого человека. Обещание помогать ему и его поддерживать.

— А почему невозможна близость без такого обещания? Прости, что я спрашиваю вещи, очевидные для тебя и для таких как ты! Для меня они неочевидны.

— Потому, что она опасна, Нестор.

— Чем опасна, если она несёт такое сильное наслаждение?

— Именно тем, что несёт такое сильное наслаждение. Я не религиозный учитель, я не смогу объяснить тебе безупречно. Но н а ш учитель говорит об этом так: Сильное наслаждение ведёт к желанию испытывать его снова и снова. Так человек становится рабом желания. Если он не может удовлетворить его, страдания его огромны, страдание рождает ненависть и озлобление против людей.

— А если может? Мне сложно вообразить того, кто в наше время не мог бы. Разве что какой-нибудь древний старик…

— Если может, тогда каждое новое обладание, когда другой человек полностью покорён тебе, разжигает в человеке одно из двух. Или инстинкт власти любой ценой, или вселенскую похоть.

Я промолчал, вспоминая своего папашу.

— Защитники так называемой свободной любви, — продолжала она, — говорят о том, что все животные соединяются свободно, а они, животные, ближе к природе, совершенней, гармоничней человека, который, в конце концов, тоже только животное.

— Да? — встрепенулся я. — И что же, они правы?

— Нет. Высшие животные и птицы, Нестор, не живут свободно. Лисы, журавли, аисты, дельфины — да мало ли кого можно вспомнить! — они все образуют устойчивые пары, которые распадаются только со смертью одного из супругов. Поэтому человек в свободной любви не просто уподобляется зверю — он н и ж е зверя. Он подобен в ней насекомому — и удивительно, что современные мудрецы ещё не приводят миру как пример для подражания самку паука, которая сжирает самца после спаривания. Со свободной любовью, Нестор, сочетается наслаждение, но не сочетается сострадание. Что за радость помогать кому-то, если на другой день ты найдёшь с десяток заменителей этого кого-то? А без сострадания, без готовности помочь человек становится…

— Кем?

— Чудовищем. То есть тем, кем стал сейчас. — Девушка бросила на меня взгляд искоса и остановилась. — Господи, да что с тобой такое, Несс!

— Как ты могла подумать, — тихо прошептал я, — что я убежал бы, если бы узнал о твоём несчастье? Неужели я похож на ту резиновую девицу, которую ты видела?

Саша протянула руку и быстрым движением вытерла мои слёзы.

— Нет, непохож, — участливо ответила она. — Не надо, Нестор, мужчина не должен плакать. Или пусть, плачь, но только не перед теми, кто ждёт твоих слёз. Перед ними и женщина в наше время должна разучиться плакать и стать мужчиной. Идём же.

* * *

… — Один мрак черней другого в глубоком море, — говорила Саша. — Не думай, это не мои слова: я не поэт и не оратор. Чьи, уже и не вспомню. Не сосчитать все лжи, которые высыпал на головы людей Пришедший Хам.

— Кого ты называешь Хамом? — спросил я.

Вновь Саша остановилась и пристально, сурово посмотрел мне в глаза, и я с ознобным ужасом понял, к о г о. От кого ещё мы, жители Свободного Союза, имеем всё: нашу технику и наш досуг, нашу веру и нашу историю? Сложно прозреть в один миг, сложно в том, кого с детства привык считать Светочем добра, увидеть чёрный жар адского пламени.

— Саша, — шепнул я. — Что сделала библейская Юдифь?

Саша бросила на меня быстрый взгляд.

— Я… не знаю, вполне ли могу тебе доверять, — призналась она.

— Вполне.

— Вполне, говоришь? Там будет видно… Юдифь… вошла в шатёр врага своей страны под видом наложницы и, когда тот уснул, отрубила ему голову. Тише! — она приставила свой указательный палец к моим губам. — Молчи. Не говори ничего. Не смотри на меня глазами рыбы, выброшенной на песок. Ещё пока не знаю, как, но слышала, что у каждой зрительницы Литургии есть шансы стать Всенародной невестой. Значит, и у меня тоже. А если не получится, то… метать ножи я тоже умею, ты знаешь. Бедняга! Как мне жаль тебя! Какую бурю я в тебе взметнула! В вашем мире сложно найти человека, который не умер бы за него с песней на устах. Протяни руки, обе, — я послушно протянул их, и она вложила в мои руки маленькую чёрную книжечку. — Это Новый Завет. Не смей говорить мне, что ты читал его. Ты читал величайшую фальсификацию.

— А где, — взволнованно воскликнул я, — где доказательства того, что я сейчас не держу в руках величайшую фальсификацию? Ты разве не знаешь, что Понтифик назвал так называемый Старый Новый Завет величайшей мистификацией в истории? Кому мне теперь верить?

— Ты сам решишь: есть же у тебя голова на плечах, мой дорогой. Я должна идти. Скажи мне, пожалуйста, время, когда завтра заканчиваются твои уроки, и номер твоего кабинета.

Я назвал то, что она хотела слышать. Александра кивнула.

— Мне ждать тебя завтра? — спросил я, волнуясь. — Стóит ли тебе заходить в школу? Ты слишком выделяешься из толпы, Саша! Ты знаешь, что турникет на входе можно открыть, только приложив личный номер к считывающему устройству? Я уже не говорю про камеры видеонаблюдения. Правда, ходят слухи, что давно никто не наблюдает вживую, просто записывают сигнал, на всякий случай, но…

— Не считай меня глупей твоей подружки, Нестор, — перебила меня Саша, улыбаясь. — Ну-ну, не сердись, я пошутила про подружку. Читай маленькую чёрную книжечку, Несс. Только знай, что если за прошлую тебе грозили всего лишь несколько лет тюрьмы, то за эту, если кто-то найдёт её у тебя, тебе не сносить головы. До свиданья или прощай.

— Почему «или прощай»? — поразился я.

— Потому что в наше время никогда не знаешь наперёд, увидишь ли ещё того, с кем расстаёшься.

Она быстро коснулась моей руки — и вот уже шла, не оборачиваясь. Я молча наклонил голову, содрогнувшись.