2
Возвращаюсь памятью к моим школьным годам. В пятнадцать лет я вступил в Общество друзей Свободы (к моему времени вступали почти все, впрочем, в активистах я никогда не ходил) и посетил Клуб Свободы нашего микрорайона. Наверное, одним из последних среди своих сверстников.
Заранее прошу у читателя прощения за отвратительные подробности.
Всякий клуб виден издали, он, подобно древним ресторанам сети «МакДоналдс», высоко возносит свою мачту с разломанной пополам решёткой в квадрате. Эта решётка является пиктограммой: заключённая в круг, она означает «свободу» (или «освобождение», если вместе с решёткой изображается рука, ломающая её), со значком - маркером родительного падежа, — «свободный», в квадрате — «Клуб Свободы», сама по себе — «освобождать».
Вступить в клуб может любой совершеннолетний, девушка — б*******о, а мальчишке нужно заплатить немаленькую сумму за «открытие доступа» и затем не забывать выплачивать членские взносы. Подростки копят на первый взнос годами. Существуют и кредиты на льготных условиях. Но вообще брать кредит страшновато: ну как не отдашь, и финансовая комиссия Госбанка присудит тебя к заключению! Сейчас с такими вещами не шутят.
У меня устроилось проще: папаша Джов как-то навестил меня в интернате, узнал, что я, в свои пятнадцать лет, всё ещё девственник, обозвал меня ослом и тут же, к моему удивлению, отвалил всю кругленькую сумму. «Отвалил», впрочем, не тот глагол: притащил меня в банк и перевёл сумму на мой счёт.
Входя в помещение клуба, вы вначале оказываетесь как бы в обычном баре, полузатемнённом, где играет музыка, то вкрадчиво тихая, то оглушающе громкая, и у барной стойки продаются напитки. (В некоторых клубах имеются столики, как в кафе, и меню даёт возможность поужинать.) Но есть важные отличия: по длинным боковым стенам идут пронумерованные прозрачные двери в индивидуальные кабинеты, а ровно напротив уличного входа располагается вход на Арену.
Публично исполняют тот или иной шедевр Искусства любви в наше время, как правило, лишь профессионалы, дивы. Д и в а есть обозначение для артиста-женщины, д и в — для артиста-мужчины. Надеюсь, вы понимаете, о каком искусстве идёт речь, и избавите меня от необходимости пояснять?
Почти всякий клуб имеет одну диву-резидента (дива-резидента — немногие): не могут же артисты всё время гастролировать!
«Каждый вечер, в час назначенный», как писал об этом архаичный русский поэт Александр Блок (раньше этим часом была полночь, сейчас это происходит в самое разное время), ведущий вечера прекращает конкурсы и развлечения и объявляет о начале нового шоу. Вход на представление платный. Бесплатным он является только для самих господ артистов, пусть даже и находящихся на отдыхе, для священнослужителей и ж р и ц свободного христианства (культ которого «должен стать высшим развитием Искусства Любви, коль скоро Бог есть Любовь», как выразился Понтифик), для полицейских, сотрудников службы безопасности? членов «Освобождения мира» и «Псов Господних», начиная со «старших братьев». Кстати, иные жрицы не брезгуют участием в представлениях, благо неутомительная служба в храме им позволяет.
Говорят, в незапамятные времена, во времена первых клубов, ещё до воцарения Понтифика, для того, чтобы стать дивой, достаточно было просто три раза участвовать в представлении. Именно: публично заняться физической любовью. Да и тогдашние шоу были всего с двумя актёрами, незамысловатыми, доморощенными, не чета теперешним, на простенькие сюжеты вроде «Раб и госпожа», «Ученик и учительница». Не было ни мастерства, ни драматургии, ни спецэффектов, ни возможности для зрителя в какой-то миг самому шагнуть на арену. Да что там, ведь даже к-о-л-л-е-к-т-и-в-н-ы-х д-е-й-с-т-в тогда не существовало. Не додумались наши отсталые предки!
В своё первое посещение клуба я сразу попал на роскошное и дорогое зрелище c восходящей звездой Искусства Любви, дивой Иоландой. Иоланда уже тогда блистала, как Венера на вечернем небосклоне. Зрелище это меня страшно обожгло, пронзило вожделением, жгуче опозорило, потому что какая-то часть моей души всё же сопротивлялась ему. Но вожделение было больше. Я вышел с представления, завершившегося уже в третьем часу ночи, и присел на мягкий диван. Голова у меня шла кругом, перед глазами всё вертелось, ничего я не понимал, ничего не мог. Посетители уже расходились, но одна бойкая дамочка, из завсегдатаев, приметила моё состояние, тут же, даже не спросив моего имени, затащила меня в отдельный кабинет и быстро лишила меня невинности. Я надеюсь, что читателям моего текста неловко узнавать все эти подробности — поверьте, мне и самому неловко их вспоминать.
Замечу, к чести этой дамочки, что жалюзи на дверях кабинета она всё же опустила, хотя уже тогда это считалось дурным тоном, отсталым провинциализмом, так сказать.
Часто ли я посещал клуб? Первое время — частенько. А знаете ли, сколько в каждом клубе подростков четырнадцати-шестнадцати лет, на которых взрослые поглядывают со снисходительным одобрением, как на надежду нации? Впрочем, что есть взрослый? Сейчас ведь уже четырнадцатилетний считается взрослым, женщина-подросток может родить ребёнка. Современные женщины боятся боли, обычно делают кесарево сечение. Ещё чаще яйцеклетку пересаживают «суррогатной матери» из наводнивших Свободный Союз африканок. Правда, услуги «суррогатной матери» недёшевы, государственного пособия на каждого ребёнка для их оплаты не хватает. Именно из желания подзаработать часто вынашивают сами, ведь пособие даётся не на воспитание, распоряжаться им можно как угодно. После рождения три четверти родителей сдают детей в интернат при яслях. Они по-настоящему роскошны, эти интернаты, они — не чета тем унылым саркофагам юности, о которых я читал в какой-то древней книге! А тридцатилетний теперь в Свободном Союзе уже считается стариком. Да, чудеса косметики и пластической хирургии способны продлить молодость до семидесяти лет, но уже к зрелости душа этих людей изношена и выжжена, как пустыня. Настолько они пресыщены всем, настолько отвратительной и бессмысленной кажется им жизнь, что суицид кажется многим из них лучшим способом «поставить точку». Есть в «самой свободной и счастливой стране» даже расхожее понятие — «суицид тридцатилетних».
84Вечером того дня, когда наш самолёт вылетел из Новосибирска, до города долетели первые ракеты с ядерным боезарядом. В семидневной войне Российская империя перестала существовать. Воистину, мы сами находились на волосок от гибели.В монастыре Ват Суан Мок Сергей Теофилович быстро сошёлся с настоятелем и через месяц был командирован в маленькую удалённую обитель Ват Путта Бен для её обустройства. Перед уходом он отдал нам на хранение несколько образов, ранее бывших на иконостасе Крипты.Михаил Петрович, отличный художник, написал и новые.* * *…Завершая свою историю, я пытаюсь отодвинуть её от себя и взглянуть на неё издали, беспристрастными глазами. Моё изложение восьми дней из жизни Свободного Союза — ни самое полное, ни, конечно, самое лучшее. Я, простой инструктор истории, не был вхож в элиту антихристианского общества, ни разу не посетил Христианию, и, вероятно, глазами генерала Liberatio Mundi или высокопоставленн
83Потянулись тоскливые дни. Михей потребовал принести нам Свод законов Российской империи (дали без возражений) и однажды, листая, воскликнул:— Эврика! «Духовные лица, произведённые в сан согласно традициям своей религии, за исключением “свободного католичества”, не могут быть задерживаемы без предъявления обвинения»!— Сергей Теофилович! — тут же оживился я. — Неужели вы не можете произвести нас… в дьяконов, скажем?Наставник развёл руками, грустно улыбаясь.— Я не архиепископ…— А в… буддийских монахов?— И это не могу. На церемонии должны присутствовать, как минимум, четыре полных монаха, не считая знатока Учения, который её проводит.— А в буддийских послушников?— Два монаха должны быть свидетелями…— А в кого-нибудь ещё ниже рангом? — не отставал я.Сергей Теофилович за
82В это сложно поверить, но до восточной границы Свободного Союза мы добрались почти без приключений. Впрочем, у Империи Хама были тогда другие заботы. Международная обстановка накалялась, и голоса в пользу войны раздавались всё громче.Мы перешли границу Российской империи пешком, ночью. Почти сразу же мы были арестованы пограничниками и отправлены в одно из отделений полиции Екатеринбурга.Не предъявляя нам обвинения, офицеры контрразведки Российской империи специальным автомобилем «этапировали» нас в Новосибирск, где нам отвели чуть более просторную камеру.Начались допросы.Следователь Татищев (в чине штабс-капитана) был вежлив, осторожен, мягок. Нам не угрожали, не кричали на нас, даже и речи не шло об избиениях или пытках. Более того, нам (неслыханная вольность для арестованных) вернули наши личные вещи, предварительно осмотрев их. (Впрочем, у Михея отобрали кривой нож, и он долго сокрушался по этому поводу.) Относи
81Мы ехали днём и ночью, останавливаясь только для того, чтобы забежать в придорожное кафе или магазин (каждый раз уходили только двое, двое оставались в фургоне). За рулём попеременно сидели то Михей, то Михаил Петрович. Ему на руку укрепили «браслет» пастора, а я, скрывая отвращение, должен был, на случай проверок со стороны дорожной полиции, залезть в платье «сестры Справедливости». (Михаилу Петровичу предлагать этот опыт никто из нас даже не решился, и то: засунуть телёнка в женский чулок было бы проще.) Меньше всего хотелось этого маскарада — с другой стороны, любой маскарад помогает забыться…О Саше мы не говорили.Спали тоже попеременно, и однажды ночью я проснулся на узкой трясущейся лавке фургона оттого, что понял: по моим щекам непрерывно бегут слёзы. Кажется, я даже застонал, как ни пытался удержать этот стон, как ни сжимал губы.Сергей Теофилович, в темноте еле различимый (свет в салоне мы не
80Сигналами и сочным русским трёхэтажным матом «святой сестры» фургон прокладывал себе дорогу через толпу.Я оглянулся назад. В салоне были только Михаил Петрович и Сергей Теофилович.— Где Иван? — спросил я, едва мы выехали на свободную улицу.— Мне почём знать, — огрызнулся Дед Михей. — Нянька я ему, што ль? Улетела птица в неведомы края.— Подумай, Михей Павлович: ведь ему невыносимо осознавать свою невольную вину перед Аней и быть с нами рядом, — тихо произнёс наставник за моей спиной. — Он прочитал её письмо. Может быть, он ушёл навстречу подвигу. Или падению... Но будем верить в лучшее.— А… Нэри?— И она ушла, — вздохнул Сергей Теофилович. — И про неё, Нестор, тоже не знаем, куда. Как, собственно, не знаем, откуда она явилась. Она оставила послание, которое мы вскроем перед границей Российской империи.— Сергей
79Литургия продолжилась. Десяток человек после этого, не вынесшие мерзости и адского ужаса зрелища, встали со своих мест и вышли через обычный вход. Я был среди них. Служба безопасности не пыталась нас задерживать, агенты оцепенели, жадно раскрыв глаза происходящему. Да, такое нечасто увидишь!Подкашивающимися ногами я добрёл до проезжей части — и вздрогнул, когда прямо над моим ухом прозвучал острый сигнал клаксона.Не может быть! Чёрный фургон похоронного бюро «Последний путь», наш старый знакомец! Дед Михей, в трещащем по швам платье «суки Господней», из которого нелепо торчали его волосатые руки, высунулся из окошка.— Сигай в кабину, живо! — завопил он. — Поехали!