Глава 36

ПЯТНИЦА, 24 АВГУСТА

36

В пятницу посреди моего последнего урока в аудиторию вошёл Васса, директор школы, и попросил меня после уроков зайти к нему в кабинет.

Васса был немолодым и респектабельным гомосексуалистом: тип людей, в наше время довольно частый. (Замечу в скобках, что в Империи Хама есть сейчас тенденция на государственные посты назначать именно респектабельных гомосексуалистов: они послушны, трудолюбивы, предсказуемы, они, как могут, держат себя в форме и оттого не так быстро старятся, как обычные мужчины, которые к тридцати-сорока годам уже представляют из себя бесформенные туши. Наконец, они любят в своих партнёрах не только тело, и оттого легче прочих переживают «кризис тридцатилетних». Да-да, «голубые» скоро, воистину, станут оплотом нации!) Повинуясь традиции, он красил веки и губы, на этом его инаковость и заканчивалась. Несмотря на мужской пол, все повадки нашего директора были словно у старомодной обиженной классной дамы, этакой добродетельной старой девы.

В кабинете директор указал мне место напротив себя и, сложив на столе руки в замок, начал:

— Где вы вчера пропадали, господин учитель?

— Пропадали? — наивно удивился я.

— Сегодня мне позвонили из службы безопасности, — брезгливым к моему вранью голосом принялся разъяснять он. Сердце у меня ёкнуло: как скоро! — Позвонили и сообщили, что на протяжении четырёх часов вас невозможно было обнаружить. Я должен получить от вас объяснения, Несс.

— Зачем же меня обнаруживать: мы разве не в свободной стране живём? — снова простецки поразился я. Васса скривил ещё более брезгливую мину, будто я скрёб при нём гвоздём по стеклу.

— Бросьте, Несс, бросьте, ради Бога, не прикидывайтесь!

— Да я ничего не скрываю! — возразил я с воодушевлением возмущения. — Разве мне есть что скрывать? Я был вчера в бункере Сталина!

— Что?!

— Да! — ничтоже сумняшеся повторил я, довольный и гордый своей изобретательностью. — В государственном музее «Бункер Сталина». Там стены такие толстые, что сигнал не проходит… если уж кому-то так нужно за мной следить!

— Но четыре часа?!

— Четыре часа. Изучал экспонаты.

— Какие, к чёртовой матери, эксп… Несс! На кой вам сдался бункер Сталина? Вы же не дурак, Несс, так что вы забыли в этой дыре?!

— Как?! — изобразил я изумление. — Я ведь инструктор истории, господин директор, или вы забыли? Бункер Сталина — это объект величайшей исторической ценности. Вы знаете, что Его Святейшество во время предстоящего визита в Москву собирается его посетить? (Это было правдой: я услышал новость по телевизору.) Вы и Его Святейшество считаете придурком?

Васса прикусил язык. Некоторое время мы помолчали.

— Так, хорошо, — собрался директор. — А утром ко мне в кабинет зашла дамочка одиннадцатого года обучения и сообщила, что вы недружелюбно ведёте себя со своей группой «уровня-семь» и, более того, декламируете вредоносные тексты.

— Какие это вредоносные тексты? — громогласно изумился я, но сердце у меня тревожно заныло.

— Ну, как же: «Ромео и Джульетту» Шекспира!

— Разве она такая уж вредоносная? Постойте-ка… — Меня осенила идея. Я проворно достал свою табулу, вышел во Всемирную сеть на страницу поиска и произнёс в микрофон:

— «Ромео и Джульетта».

Тут же на экране высветилось несколько ссылок, и первая ссылка вела на государственный электронный архив МГПУ. Я проследовал по ссылке — и с торжествующим видом придвинул табулу к самому носу директора.

— Нате! Читайте!

Васса захлопал глазами, глядя на начало трагедии, записанное пиктограммами.

«Две одинаково известных семьи в Вероне ожесточённо сражаются и не хотят остановить сражение».

— Вот видите! — торжествовал я. — «Ромео и Джульетта» находится на официальном сайте МГПУ! Что же это: руководство университета вредоносные тексты выкладывает в сеть?

— Да, в таком виде она неопасна… — пробормотал директор.

— А разве классическая литература может быть опасной? — снова снаивничал я.

— Может! — неожиданно энергично воскликнул Васса и хлопнул обеими руками по столу. — Может! Послушайте меня, Несс, послушайте!

Он наклонился ко мне и зашептал:

— Люди счастливы, понимаете вы это? Счаст-ли-вы! Вы, наивная душа, уж не знаю чего там вообразили себе про своё средневековье! Вы восторгаетесь Шекспиром, потому что тогда, дескать, у людей была «настоящая жизнь». А тогда был голод и чума, был сифилис, от которого проваливались носы, была вонючая похлёбка, миской которой вас кормили за целый день невыносимой работы, и испражнения на улице, были вши в королевских постелях и кинжалы для конкурентов за престол. Люди сыты, здоровы, одеты, не корчатся целый день у станка, не трясутся за свою жизнь, могут отдыхать, как хотят — да что ещё нужно человеку? И, Господи, кто же вам мешает сейчас жить «настоящей жизнью»? Если вы хотите безумной любви, так найдите себе свою Джульетту и любитесь с ней сколько влезет! Что — не рождается новых Джульетт? И слава Богу, что не рождается! Ваша Джульетта — это восторженная, неразвитая, рахитичная девочка, которая пропиталась своим безумным романтизмом, насмотревшись на сифилис, чуму, вшей и фекалии! Когда человек сыт, он не хочет есть, когда благополучен — не жаждет безумных страстей, которые ведут к суициду! Да и вообще — чего вы хотите от женщин, Несс? Женщины глупы! Они раньше были глупы и глупы остались. Вы рассыпали жемчуг своих слов перед набитой дурой. А из мужчин умны тоже немногие. Умножающий знания умножает скорбь. Это мы, интеллектуалы, мы несём тяжесть нового порядка ради счастья простых людей. Вы неглупы, мой мальчик, почему же вы смотрите в сторону этих откормленных тёлок с жирными ляжками и не замечаете образованных, тонких, страдающих людей рядом с вами? — он неожиданно взял мою руку в обе свои. — Я не знаю, где вы были. Я не хочу ехать в бункер Сталина и просматривать электронный журнал регистрации посетителей. Я не буду никому сообщать о ваших странностях. Но неужели у вас нет по отношению ко мне даже чувства простой благодарности?

Я густо покраснел: не от смущения (хотя именно так ему могло показаться), но от чувства острого стыда за этого человека.

— Я… подумаю, господин директор, обо всём, что вы сказали — пролепетал я, осторожно вынул руку, поспешно откланялся и вышел.

В школьном туалете я зачем-то долго мыл эту несчастную руку.