Часть 1 - Глава 18

18

Приближался выпуск и «отчётный концерт», а, по существу, выпускной экзамен по специальности.

– Что будешь играть на отчётном концерте, девочка?

– Я бы хотела Бетховена, – протянула я мечтательно.

– Бетховена? Хорошо! Отлично! Будет тебе Бетховен!

Педагог ушла в библиотеку. Вернулась через пять минут, поставила передо мной ноты.

– Что это? – ужаснулась я.

– «Аппассионата», не видишь, что ли? Разуй глаза!

– Фейга Вольфовна, это же не уровень музыкальной школы!

– Чушь, – отрубила она. – Нет такого слова – «уровень». Есть лодыри и трусы. Что, не будешь осваивать? «Маленьких цыпляток» тебе принести?

– Буду, – согласилась я со вздохом, переворачивая листы, чёрные от густых аккордов и шестнадцатых при кошмарном темпе 126 (размер двенадцать восьмых), испещрённые форшлагами и тремоло.

– То-то же. Смотри, только allegro assai, у тебя будет десять минут всего. Марш на мой стул. Сегодня играть не будем. Сегодня ты будешь его слушать.

– Кого слушать?

– Кошку Матильду, наверное! Бетховена.

– Я его слышала, Фейга Вольфовна…

– Ни чёрта лысого ты не слышала!

С собой, для подготовки, помимо нот, Кралле дала мне толстую художественную биографию композитора.

– На! Читай и вдохновляйся.

Я читала и содрогалась: спазмы порой подступали к горлу.

В возрасте шестнадцати лет, то есть в моём возрасте, Бетховен вместе с матерью отправился к своим богатым голландским родственникам. Те хотели послушать игру восходящего дарования и готовы были платить. Платить им пришлось, слушать – нет. Двоюродный брат молодого композитора из мелкой, гадкой зависти порезал его ладонь ножом.

К моменту возвращения в Бонн молодой человек должен был исполнять Фантазию и фугу соль-минор Баха на оргáне местного собора. Рана ещё не затянулась. Бетховен принял решение сесть за оргáн. Когда он закончил, клавиши мануала были сколькими от крови. О! Он тоже был моей породы. Лисьей.

Я работала и работала, до изнеможения, но упрямый нотный текст не желал покоряться. Мне не хватало пресловутой «техники».

– Ерунда, – усмехалась Кралле. – Что ты мне талдычишь про технику? Ты  с т а н ь, и будет тебе техника!

– Кем мне стать, Фейга Вольфовна?

– Кошкой Матильдой! – отвечала она в сердцах.

Накануне отчётного концерта перед самым пробуждением я увидела странный сон. Мне приснился Бетховен.

Бетховен сидел на расстоянии вытянутой руки от меня, за простым деревянным столом, на котором в беспорядке лежали ноты вместе с огрызками колбасы Был он жутко достоверен и вообще жуток, с лицом красным, будто только что вышел из бани. Я спросила его что-то. Бетховен сердито показал на свои уши, мол, глух, ткнул пальцем в разговорную тетрадь и протянул мне карандаш. Написать в тетради я ничего не успела.

Кралле выловила меня перед началом экзамена.

– Два совета хочу дать тебе, – объявила она. – И не обманывайся словом «совет». Это приказы. Первый. Не останавливайся ни в коем случае. Какой бы ляп ни сделала, не останавливайся. Сдохни, а не останавливайся. Лучше сразу сдохни. И второй.  Н е   п р и к у с ы в а й   я з ы к   з у б а м и!

«Елизавету Юрьевну Лисицыну» поставили в середине отчётного концерта. Я поднялась, наконец, на сцену, давно отволновавшись, чувствуя только звенящую пустоту и лёгкость внутри.

И стоило мне сесть за рояль, три диковинных, страшных вещи произошли со мной одна за другой. Больше их никогда не случалось.

Только успев опуститься на банкетку, я поняла, что волосы у меня встают дыбом. И не одно это, а они будто даже завились на моей голове в густую, чёрную баранью шапку. Я хотела тронуть волосы рукой: неужели правда? Но некогда, некогда было охорашиваться! И плохая примета…

Я сыграла первые ноты и поняла, что руки мне подменили.

Это были мужские руки.

Ощущение было такое, будто мои прежние  руки сняли, словно протезы, надели на их место чьи-то страшные, мускулистые лапы и, чтобы никто не догадался, обтянули их поверх моей кожей. Я осознала, что могу порвать струну, если ударю посильнее. И эти мужские лапы прямо-таки искрились техникой, были начинены беглостью, они рвались вперёд, как собака рвётся до звериной глотки.

Но если бы это всё! Нет, это были цветочки. Ударив первые мощные восходящие аккорды, я поняла, что оглохла.

Оглохла совсем, окончательно. Я не слышала ни звука, только тонкий, острый звон в ушах, который похож на сигнал приёмника. А тут не было ничего, кроме этого звона.

Последний из этих аккордов, самый долгий, позволяет рукам немного отдохнуть, получается что-то вроде паузы, хотя нотный текст её не предусматривает. Кажется, я затянула паузу. Слёзы едва не навернулись у меня на глаза. Неужели навсегда? Вошла в роль, ничего не скажешь! Стала кошкой Матильдой! Я закусила нижнюю губу. Нет, я доиграю это чёртово аллегро ассаи!

Играть было теперь легко и жутко. Центр тяжести сместился. Готовя сонату, я была подобна юной секретарше, которая недавно научилась печатать на машинке и теперь не успевает вести ответственный протокол. А сейчас я стала машинисткой со скоростью печатания четыреста знаков в минуту, которая под скорую диктовку пишет решение суда о своём пожизненном заключении. Клавиша за клавишей боли полной глухоты.

Любое новое forte я выбивала громче, чем прежде, и вот, подобравшись к adagio pianissimo, замерла на миг, как изготовившись перед прыжком, и изо всех сил, изо всего отчаяния ударила своими лапищами аккорды последнего фрагмента.

И с последним фа – ля-бемоль – до – фа порвалось что, что-то тягуче зазвенело – я снова стала слышать. Стремительно я доиграла первую часть до конца, чувствуя, как всё электричество из рук уходит, что ещё немного – и начну спотыкаться, как на репетициях.

Аплодисменты.

Кралле взяла меня за руку и вывела в коридор. Она была серьёзна, спокойна, но глаза её улыбались.

– Неплохо, девочка. Дико, шумно, бравурно, безобразно. В-общем, по-бетховеновски. Думаю, поставим «отлично». Платок носовой есть у тебя?

– Пожалуйста… – изумилась я, не понимая, зачем ей нужен платок.

Она взяла мой платок и деловито вытерла им кровь с моей нижней губы.

– Прокусила. Понимаешь, почему язык нельзя прикусывать? Ну, ладно: я пойду, я в комиссии. Сейчас, конечно, всё равно перерыв...

– Почему перерыв?

– Пока рояль сменят.

– Почему рояль нужно менять? – не поняла я.

Кралле расхохоталась, довольная, как нетопырь, только что слопавший большого жирного жука.

– Ты что, не слышала? Ты струну порвала!