Часть 2 - Глава 21

21

Тридцать первого декабря, в девять часов вечера, мне позвонил Вадим.

– Что вы делаете, госпожа учительница? С кем будете встречать Новый год?

– Ровным счётом ничего, господин охранник. Одна.

– Одна? – поразился он. – Совсем одна? То есть с мышами и тараканами? В деревянной избе?

– Тараканов я вывела.

– Да, это, конечно, сразу всё меняет… Хотите, я к вам приеду?

Я замерла.

– Разве у вас нет никаких планов?

– Ну как же нет планов: вот, собираюсь с коллективом нарезаться в доску… Я всё брошу. Они только рады будут, что начальник свалил.

– И вы, правда, готовы бросить всё и перед самым Новым годом ехать к чёрту на кулички, в какое-то Щедрино, в избу, где нет центрального отопления и удобства на улице?

– Готов, – весело подтвердил он.

– Поверить не могу… – Я задумалась. И решилась: – Нет, Вадим, дорогóй, не надо!

– Почему?!

– Потому! Как вы не понимаете? В Новый год ожидаешь чуда, вы приедете – и маленькое чудо совершится. И мне обязательно захочется вас отблагодарить, и из благодарности я пересплю с вами. Кровать у меня только одна, а на полу спать холодно… И в голове зашумит: я ведь не пью, вообще, я от одного бокала шампанского опьянею…

– Неужели со мной только по пьянке можно? – рассмеялся он.

– Нет, не в этом дело… Вы, мужчины, таким вещам придаёте слишком большое значение, «победой» это считаете… А быть с кем-то из благодарности – это ничего не значит, ничегошеньки! И, между прочим, я тоже не хочу, чтобы это ничегошеньки не значило. Понимаете? А ещё я только вчера причастилась, я до сих пор это в себе ношу, я не могу мешать одно с другим. Так что простите, пожалуйста! И потом, взгляните, какая метель на улице! Под самые окна к утру наметёт, не дай Бог, застрянете, встретите Новый год в машине… Лучше, Вадим, вам и правда сегодня с коллективом, и нарезаться в доску.

– Теперь точно нарежусь… Нет, вы удивительная девушка! А когда будет можно?

– Приезжайте… четвёртого января, скажем. Только не ко мне домой, а в школу. Я в этот день выйду на работу, хотя и каникулы. Полью цветы в своём кабинете, вытру пыль со шкафов, книжки расставлю, может быть, плакат нарисую… Ох уж эти плакаты! – передёрнулась я. – За два часа управлюсь. Приезжайте к двенадцати! Четвёртого января в полдень – никакого чуда и сплошная трезвость.

– Да, трезвость – это хорошо сказано… Я не обещаю.

– И не нужно. С праздником вас, Вадим!

Вот так получилось, что Новый год я встретила одна. Одна же я провела первое и второе января.

Эти дни – странное время, когда старый год завершился, а новый как будто ещё не начался. «Нулевое» время, тамбур между двумя вагонами… Делать мне было совершенно нечего, рутиной заниматься не хотелось.

Я ходила по комнате и думала. Что дальше? Продолжать работать в школе? Да, пересуды смолкнут, рано или поздно. А вот дурная слава останется. И через год, и через два за моей спиной будут шептать: это она, та самая, которая… Но если не школа, то что? Что я умею, кому нужна?

Третьего января, утром меня разбудил телефонный звонок. Директор.

– Елизавета Юрьевна, вам нужно сейчас прийти. Это срочно.

Вот так сухо, без комментариев, приказным тоном. Что у них там стряслось?!

Издали я увидела «УАЗ-Патриот» в нескольких метрах от школьной ограды и заулыбалась: неужели Вадим не вытерпел, приехал днём раньше? Да… Только этот «Патриот» – тёмно-синего цвета. И полоса на боку красная…

Директор указала мне на стул.

– Садитесь. Он вышел в туалет, сейчас вернётся.

– Кто «он», Светлана Сергеевна?

Она не удостоила меня ответом.

Дверь директорского кабинета открылась, и я встала в ужасе – хотя не было никаких причин для ужаса. Но как не было! Зачем человеку быть зелёным с пятнами?! Чтобы скрываться в траве, чтобы выпрыгивать и жалить.

– Змея, – прошептала я. И, прежде чем вошедший открыл рот, я уже догадалась, что он скажет. Не слова – смысл.

А сказал он:

– Лисицына Елизавета Юрьевна? Вы хорошо знали покойного Касьяна Михайловича Струмина? Ах, да… Зотов, старший следователь.

Только когда он произнёс своё звание, я сообразила, что зелёное, с пятнами – это всего-навсего полевая форма сотрудника следственного комитета при прокуратуре.

Допрос продолжался минут сорок. Сорок минут бесстрастная государственная змея препарировала меня. Хорошо, что так случилось! Хорошо, что первые сорок минут я провела с этими людьми, чёткими, деловыми, равнодушными. Перед ними плакать не хотелось, их трезвые, прохладные вопросы успокаивали меня, остужали, мертвили.

Младший чин, который вошёл вслед за Зотовым и не представился, вёл протокол на директорском компьютере. Директор тоже осталась и сидела молча, хотя ей не было никакой нужды оставаться. Думаю, просто из любопытства: это ведь жгуче любопытно – смотреть на чужое обнажение… Протокол распечатали, дали мне прочитать и подписать.

– И что дальше?

– Всё, – пояснил следователь. – Вы свободны. Думаю, уголовное дело по результатам доследственной проверки возбуждаться не будет. Была версия о том, что покойного довели до самоубийства. Отпала. Была версия, что некто выманил покойного из дому с корыстной целью, чтобы завладеть его имуществом. Но следов насильственного проникновения в дом нет. Вы окончательно всё прояснили. Всё невинно, как в детском саду. Жертва обстоятельств…

– Я виновата, я!  – вырвалось у меня. Зотов усмехнулся:

– Чушь собачья… Вы, что ли, его в сугроб затащили?

Отец Кассиан вышел из дому тридцать первого декабря, вероятно, уже на закате, и до Заячьего Холма шёл вдоль трассы. Так идти неприятно и даже небезопасно: зимой ширина проезжей части сужается, любой грузовик может нечаянно задеть пешехода на обочине.

В Заячьем Холме он свернул на тропинку, которая петляет до самого Никольского. Всегда, говорил он, есть узкая тропка, которой можно пройти. Что ещё? Ах, да: иногда кто-то должен пройти первым, почему бы не вы. Какие всё драгоценные слова…

Тогда же, видимо, началась метель. Той зимой метели были частыми, но в последний день старого года с утра небо прояснело. Кто мог ждать такой пурги?

Кто ведает ход змеи? Кто проследит её пути? Змея оборачивается и непогодой, и узкой тропой между двумя сёлами, что вьётся, как змейка…

Отец Кассиан не дошёл до Никольского нескольких километров. Второго января его случайно обнаружила молодая пара, которая вышла кататься на лыжах. Иерей стоял в снегу, снег доходил ему до груди, а с одного боку метель замела его по самую макушку. Глаза его были закрыты, борода заиндевела. Обеими руками он опирался на уставленный перед собой дорожный посох: простую крепкую палку. Наверное, он остановился и так умер. Если бы смерть наступила на ходу, он упал бы, и тело могли бы не обнаружить до весны.

Я вышла из здания школы, прошла несколько шагов и встала.

Нет, свою вину я поняла ещё раньше. Не вспыхни моя горькая обида на несправедливость, творимую в отношении человека редкого достоинства надменным чиновником в рясе, отца Кассиана не отстранили бы от служения, он был бы жив. Другая мысль мне вспыхнула зарницей: я внезапно поняла его слова про гордость! Знали бы вы, Лиза, какой я гордый человек…

Любовь будет, сказала я ему, только попросите. Он не хотел просить. Какой великий урок, какой справедливый! Любовь или есть, или нет её, а просить о ней нельзя. О любви не просят… И когда у вас выпрашивают любви, не соглашайтесь тоже, даже ценой жизни, даруйте только свободно. Надо было тогда понять это!

Новая мысль вспыхнула, горше первой. Разве вы любите? – спросил он. Не спросил: Разве я люблю? Лишь во мне он видел препятствие. Вот и неси, Елизавета Юрьевна, дальше двойную свою, тройную свою вину.

Да что же это?! Почему все они, все уходят?! Почему им надо уходить?! Уже второй, и снова я уткнулась мордочкой в стеклянную стену.

Я опустилась в снег, где стояла, поднесла запястье ко рту и укусила его. Не до крови – только до боли, только чтобы меньше слышать эту, другую боль. И отчаянно заскулила, по-звериному, тонким, высоким голосом.