Как принято говорить в сказках? И жили они с того дня долго и счастливо, да? Ну не то чтобы прямо так у нас и было, но, однако же, все изменилось и продолжало меняться потом почти непрерывно. На утро новый Грегордиан не растворился, не улетучился с предрассветным туманом. Хотя не могу сказать, был ли туман, потому как благополучно проспала утро, абсолютно вымотанная неутомимостью и жадной требовательностью деспота. Он и раньше проявлял чудеса выносливости, выжимая меня в постели досуха, и этой ночью сон тоже не входил в его планы. Вот только полностью прежним Грегордиан не был. Хоть мне и казалось, что он едва ли не появился на свет со знанием, как заставить кончать женщину, долгие часы той ночи Грегордиан потратил на новое изучение моего наслаждения. Он неторопливо исследовал руками, ртом, членом каждый сантиметр моего тела, все его незнакомые даже мне чувствительные и болезненные точки, а не просто уверенно ласкал, стремясь к нужному ему результату.
– Почему ты не хочешь мне рассказать, как все было на самом деле, Грегордиан? – Если бы кто-то другой проявил такую настойчивость, деспот наверняка был бы по меньшей мере раздражен. Но не на свою будущую жену, нет. Конечно, у нее была потрясающая способность пробуждать его гнев, и делала она это довольно часто. Грегордиана временами просто из себя выводила эта ее парадоксальная манера видеть все под совершенно иным углом зрения. И самое поразительное – каким-то непостижимым образом и транслировать это ему, не давая игнорировать и заставляя переосмыслять некоторые вещи и реакции. Поступки, свои и окружающих, которые ранее, казалось бы, укладывались в правильный, накатанный годами сценарий, часто теперь не выглядели однозначными благодаря иногда всего паре замечаний, ввинченных Эдной в самый «подходящий» момент. И именно от этого его всегда с легкостью вспыхивающая ярость почти мгновенно оседала. Грегордиан все чаще поступал совсем не
– Только не вздумай в воду полезть в одежде! – Первый же возмутительно-краткий поцелуй по пути сбил дыхание и подхлестнул ритм сердца. – Потом ее мокрую целую вечность стягивать придется. И вообще. Почему не постель? – Без разницы, – проворчал Грегордиан, позволяя в двух словах всему сжигающему его плотскому голоду прорваться наружу, и тот потек дразнящим шелком по мне, свиваясь спиралями предвкушения в голове, в груди, внизу живота. – И то верно! – засмеялась я, откидывая голову и упиваясь тем, как беспечно, счастливо прозвучала даже для собственных ушей. Но Грегордиан тут же пресек мое веселье, заграба
– Вот только не делайте вид, будто вы не в курсе, что Раффис признал в Илве свою единственную! – предупредила я возражения, видя, как пренебрежительно скривился Грегордиан. – Могу поспорить, что ради шанса получить ее, он пойдет на многое. Даже на временную помощь худшему своему врагу.Ни за что не поверю, что Сандалф или Хоуг уже не донесли о случившемся хотя бы Алево. А что знает Алево, то так или иначе дойдет и до архонта. – Может, и так, – Грегордиан посмотрел на меня исподлобья, словно пытался разглядеть нечто раньше не замеченное. – Но не ты ли здесь искрила совсем недавно, доказывая, что Илва – человек и не мое право – принуждать ее к чему-то или решать за нее? – Я. И от своих слов не отказываюсь. Ты пообещаешь отдать Раффису Илву, но это совсем не значит, что она ему достанется. У нее-то никто не собирается отнимать возможность уйти, когда вздумается. Даже более того. Я нам
– Это полная чушь! – рявкнул Грегордиан, и требовательно позвал меня: – Эдна! Но мои мысли уже понеслись с бешеной скоростью, и я была немного недоступна для общения сейчас. Я человек? То есть да, собственно, никем другим себя никогда и не считала, сколько бы мне ни тыкали этим пресловутым «голем». Просто вроде как смирилась с тем, что на свет появилась отличным от всех остальных людей образом. И что же теперь? Выходит, все это неправда? Я всегда была человеком? Или стала им по какой-то причине? Такое вообще возможно? Но если я не копия Илвы, то кто тогда? И если никогда не была големом, чем тогда заслужила похищение, унижения, практически лишение собственной личности. За что? Тут же пришло на ум: Грегордиан сказал мне, что я уйду с ним в его мир еще до того, как объявил големом. Могло ли все это изначально быть какой-то коварной интригой, чтобы подвести меня к тому, что я добровольно захочу оставаться с ним, потому что якобы никако
– Господи, Грегордиан, дай мне хоть пару минут привыкнуть и порадоваться, что ли, – все еще чувствуя себя почти контуженной, пробормотала я, когда он потянул меня в гостиную. – У тебя еще целая жизнь впереди для этого, Эдна. Не знаю как насчет порадоваться, а вот пожалеть, что связала себя со мной навечно, точно успеешь, – ответил он, усмехаясь. – Но никакие твои сожаления теперь уже ничего не исправят, и от меня ты не освободишься никогда. Даже если дварфы или еще кто-нибудь умудрятся меня прикончить, я рядом с тобой вечной тенью останусь, и ничьей, кроме как моей, ты никогда не будешь. С тем же успехом он мог обрушить мне на голову ведро ледяной воды. Все буквально распиравшее изнутри ощущение быстро растущего бесша
Грегордиан тихо вошел в малый трапезный зал и с некоторым изумлением увидел Сандалфа, который, сидя за большим столом перед Алево, жадно и совсем не эстетично поглощал пищу со стоящего между ними серебряного блюда. Рыжий асраи не привередничал, выбирая что получше, а просто сметал все подряд. – Неужели все так плохо? – Алево пристально наблюдал за почти лихорадочным насыщением своего соплеменника и не сразу заметил появление деспота. – Даже хуже, чем можешь себе вообразить! – с набитым ртом ответил Сандалф. – Представь себе, все торговые пути с трех сторон словно вымерли, по ним не доставлено в последние дни ни крошки продовольствия! Единственное, что продолжает поступать, – это со стороны Тахейн Глиффа, и само