Глава 37

Я с отвращением разглядываю отростки лианы, торчащие в стыках медных пластин.

– Налюбовалась? – в его голосе нет злости, только усталость. – Теперь уходи!

Капля крови срывается с ладони и падает на пол. Элвин снова опускается в кресло, берет нож. В голос ругаясь, обрезает отросток у основания и швыряет в стоящий рядом таз к трем другим. Окровавленные, вяло подрагивающие, они похожи на отрубленные пальцы.

– Что это?! – от ужаса у меня получается говорить только шепотом.

– Подарочек из Роузхиллс. Не бойся, не заразно. Но смотрится мерзко, ага.

К горлу подкатывает тошнота. Я закрываю рот ладонью и с ужасом слежу, как он отрезает следующий отросток.

– Блевать – в тазик, – сквозь зубы говорит Элвин. – А лучше за дверью.

В другой ситуации я бы ужасно разозлилась на него за такие слова.

– Больно?

– А ты как думаешь, радость моя? – с тихим стуком в таз падает последний отросток. Маг откидывается в кресле и тяжело дышит. С его лица медленно сходит страдальческая гримаса, а я вдруг замечаю, какой у него измученный вид. Осунулся, темные круги под глазами.

И вдруг приходит желание поддержать его. Обнять, прижаться, поцеловать в плохо выбритую щеку, сказать, что все будет хорошо и что я в него верю…

– Это можно вылечить?

Он морщится, открывает глаза и медленно натягивает перчатку.

– Я не знаю, Фран. Нужно посоветоваться с Августой. Но я не могу сейчас уехать.

– Почему?

– Долг перед Исой. И я не хочу оставлять тебя одну.

Сочувствие испаряется мгновенно и безвозвратно. Ненавижу, когда мне делают благодеяния, о которых я не просила, а потом предъявляют, как счет к оплате.

– Вот только на меня не надо перекладывать! Я об этом не просила.

– Не просила, – Элвин пожимает плечами. – Это мое решение.

Он проводит рукой над тазом. Обрубки лианы вспыхивают и сгорают, оставив жирные хлопья пепла.

– Садись, – маг кивает на соседнее кресло, но я качаю головой. Отчего-то мне проще, когда он сидит, а я стою. Может потому что тогда я смотрю на него сверху вниз?

– Сядь, я тебя не съем.

– Я не думаю, что ты меня съешь. Но я хотела спросить…

Было тому причиной заключенное перемирие или просто время пришло, но сегодня я впервые проснулась с воспоминанием.

Нет, обрывки прошлого приходили ко мне и раньше. Картинками без конца и начала, слишком короткими и слишком сумбурными. Они мучили, как мучает забытая песня или стих, когда в памяти засели две-три строчки из середины и ты твердишь их, напрасно силясь вспомнить остальное.

А это воспоминание было настоящим. В нем была летняя ночь, ласковое южное море у ног и молчание, разделенное на двоих. Мы шли вдоль берега, песок поскрипывал под ногами, забивался в туфли, пахло солью и водорослями. Проход меж скалами вывел в узкий грот. Где-то впереди, в бархатной темноте плескала вода о камень, а над головой мерцали крупные звезды.

Плащ, расстеленный на камне, вкус его губ, объятия… Искры от горящего без дров костра уходящие в небо, брошенная одежда, море теплое, бесстыдно ласкающее обнаженную кожу. И другие ласки, еще более бесстыдные, жаркие. Разговоры и поцелуи до рассвета, соль на губах, розовая полоска над морем, дорога обратно – к домику на берегу.

Я знала, что Элвин не лгал, когда говорил о прошлом. Но одно дело знать, а совсем другое – понимать, чувствовать, верить.

Помнить.

Воспоминание пахло счастьем. В нем было столько простого и ясного счастья, что еще чуть-чуть, и я смогла бы его потрогать. Я лежала в кровати и всматривалась в вернувшийся осколок памяти снова и снова, пока не разрыдалась.

В то мгновение, кажется, отдала бы что угодно, включая душу, чтобы вернуть все забытое.

И я впервые задумалась: так ли ужасна моя новая жизнь? Впервые подумала каково это – когда тебя забывает самый близкий человек. Пыталась представить, что меня навсегда забыл отец или Риккардо, но так и не смогла.

– …да, спросить.

Элвин кивает:

– Спрашивай.

– Ты правда меня любишь? – это звучит почти жалобно.

Он мягко улыбается:

– Думаешь, иначе я стал бы это терпеть?

И от спокойной грустной нежности, что звучит в его словах, мне вдруг становится невыносимо стыдно. Стыдно за истерики, споры, оскорбления, дерзости. За враждебность и желание подчинить, взять вверх, доказать что-то.

За то, что я его не люблю.

Не люблю? Ведь правда?!

– Прости. Я… я не знаю, что со мной происходит!

– Я вижу, – горячие пальцы ложатся поверх моих, чуть поглаживают и ласкают запястье.

– Скажи, – я перехожу на шепот. – А как у нас… все было?

– Хороший вопрос, сеньорита, – он задумывается. – В двух словах не расскажешь.

– Можно в трех.

– Тогда тебе все же придется сесть, – его улыбка становится хитрой. – И лучше – поближе. Потому что я собираюсь говорить очень тихо.

Я фыркаю и опускаюсь на подлокотник кресла:

– Так – достаточно близок?

– Сойдет, – он обнимает меня за талию, вынуждая придвинуться и положить руку ему на плечо. Надо бы возмутиться, но не хочу спорить. Устала с ним ссориться. – У нас все было по-разному. Одно время мы много путешествовали. Ты хотела увидеть мир, а хотел его тебе показать.

– «Много» – это сколько?

– Почти два года. Медовый месяц несколько затянулся. Потом, когда мы вернулись в Рондомион, ты увлеклась благотворительностью – сиротские приюты, больница для бедняков и прочие бездонные ямы, в которые сеньорите нравится бросать деньги. Совру, если скажу, что знаю подробности. Еще ты занималась юриспруденцией, а я занимался магией и всех раздражал. Ну, как обычно. Зря смеешься, между прочим.

– Я не смеюсь.

Странное чувство, как будто мы уже не раз сидели так, в обнимку, и я слушала его ироничные рассуждения.

Так уютно и хорошо.

Правильно.

– Мы посещали театр, оперу и эти нудные приемы в королевском дворце. Даже купили дом в человеческом мире. Я продал его после скандала с виконтом Уотерхорса.

– Скандала? Кто такой виконт Уотерхорс?

– Твой второй муж, моя радость. Кстати, мне нравится, что его ты тоже забыла, – он прижимает меня к себе чуть крепче. – Виконт узнал сеньориту и был несколько несдержан. Из-за него мы в первый раз всерьез поругались.

– Почему?

– Сеньорите очень не понравилось, что я вызвал надутого хмыря на дуэль.

– Ты его… – перед глазами встает безжизненное лицо Лоренцо и я пытаюсь встать, но Элвин не дает мне этого сделать. Я отпихиваю его, но это все равно что пытаться сдвинуть скалу.

– Пусти.

– Чуть позже – непременно, – обещает он и тянет меня к себе, заставляя соскользнуть с подлокотника к нему на колени.

– Пусти меня!

– Тс-с-с, Фран! Я никого не убивал. Просто выпорол шпагой. Знаешь, мне тоже не нравится, когда мутный тип в почтенном возрасте начинает претендовать на мою женщину.

– Я не твоя! – я прекращаю вырываться и расслабляюсь. Все равно ведь не отпустит.

– Была моя, – очень тихо говорит Элвин.