11
Я мог, конечно, утешаться тем, что мои достижения были выше достижений моей коллеги (у которой за полгода не наблюдалось ни одного случая стойкой ремиссии), что обо мне говорят медсёстры, что (видимо, с лёгкой руки Цаплина) со мной здороваются врачи из других отделений, которых я даже не знаю по имени. Мог радоваться тому, что месяц за месяцем моя диссертация прирастает практической частью: описанием живой практики и результатов этой практики. И всё же, положа руку на сердце, первое меня не очень утешало, а второе не слишком радовало.
Одинокими вечерами зимы 1996-1997 года тягостные мысли подступили ко мне: что дальше? Я стану когда-нибудь заведующим отделением, возможно, увеличу штат, поставлю работу на новые рельсы — прекрасно, что после этого? Я уменьшу сумму человеческих страданий, что само по себе есть благородное деяние — чудесно, что потом? И к чему вообще уменьшать сумму этих страданий, если год от году люди в мире не становятся человечнее и мудрее, с потрясающей беспечностью расточая на мерзость и пошлость своё здоровье, телесное и душевное? И меня, меня-то какая награда ждёт за сокращение суммы страданий, кроме сознания хорошо проделанной работы? Бóльший оклад? Но много ли счастья я куплю себе на этот больший оклад? Вера в духовные заслуги и будущее райское блаженство? Но верю ли я вообще в это райское блаженство? Дело было вовсе не в агрессивном неверии, и крайне далеко я находился от желания сплясать танец воинствующего атеизма на могиле веры своих отцов! Но, как сказал профессор Севилла из известного романа Робера Мерля, мало просто верить! Чтобы верить, нужно знать…
Дни январских праздников 1997 года показались мне настолько тягостными, что я, порядочный, даже вроде бы интеллигентный человек, запил, и пил до Рождества. После этого не повторялось, да и не алкоголь меня радовал, конечно, а просто думалось: если всё так беспросветно, то почему бы даже и не выпить? На работе в дни между Новым годом и Рождеством я сказался больным. Приходила мысль: что, если отыскать телефон Жени (теперь, когда она больше не моя пациентка), позвонить ей, назначить встречу? Может быть, хоть это расцветит парой весёлых красок моё серое существование? И уже почти я последовал этой идее — но остановился, удерживаемый каким-то острым стыдом, который сохранил даже во хмельном образе.
Всё, написанное выше, есть, по сути, предисловие, пролегомены, как любит выражаться учёная братия, а с новой главы я перехожу собственно к случаю, которому дал латинское название.
DIAGNOSIS PRIMARIUS[ПЕРВИЧНЫЙ ДИАГНОЗ]Не так давно я обнаружил объёмистый блокнот, который в феврале 1997 года завёл специально для случая mania divina и исписал почти целиком. Приводить его здесь я не вижу смысла: он напоминает досье, а отнюдь не художественный текст. Зато теперь с его помощью я могу детально восстановить все события и даже почти всякую мою мысль с конца февраля по конец марта.1Двадцать третье февраля 1997 года, воскресенье, было для меня рабочим днём, ничем не примечательным вплоть до вечера. В половину восьмого (я уже собрался домой) раздался телефонный звонок. Звонил главврач.— Эй ты, юный гений! — поприветствовал он меня по обыкновению грубовато-дружелюбно (сложно мне было порой решить, чего в отношении Цаплина ко мне больше: грубости или дружелюбия). — Сиди на месте: щас к тебе явится маманя с девахой.Такое его амикошонство объяснялось т
224 февраля 1997 года, в понедельник, без десяти минут девять я уже подходил к дому, адрес которого мне указали. Это был двухэтажный, жалкий, едва ли не аварийный домишко, построенный в первой половине двадцатого века. Квартиры оказались расположенными не вокруг лестничной клетки, а «по коридорной системе», как в общежитии.Я постучал в дверь, и Галина Григорьевна открыла мне немедленно, будто стояла за дверью; поздоровалась, улыбаясь, но почти шепотом; приняла моё пальто.— У вас скудная квартирка, — пробормотал я невольно. — Как вы помещаетесь здесь втроём?— Это Лилина квартира, — пояснила она всё тем же шёпотом. — Съёмная, то есть. Проходите, пожалуйста…Мы вошли в комнату. Я, встретившись взглядом с моей потенциальной пациенткой, нерешительно остановился почти на самом пороге, осознав вдруг: сколь бы девушка ни была больна, мы ведь пришли к ней домой, вторглись в жилище, за
3Конечно, я не сумел в один миг разглядеть всех четверых, а рассматривал каждого по очереди, потому и описывать их буду поочерёдно.Мужчины вначале несколько растерялись, встав, как я, на пороге, но один из них, большой, немного грузный, с красивым, породистым, как говорят, хотя слегка отёкшим лицом, с мощной бородой, с густой нечесаной шевелюрой, воскликнул вдруг:— Сольвейг!(«Что это — ещё один потенциальный клиент?» — невольно подумалось мне.)Не сводя глаз с Лилии, мужчина стремительно прошёл вперёд и стал в двух шагах от кровати, так что теперь нависал надо мной, как громада, и притом не обращал на меня ни малейшего внимания.— Сольвейг! — повторил он. — Почему здесь?— Эта девушка к вам приходила? — немедленно вмешался второй.Второй был высоким, суховатым, даже почти костлявым субъектом, слегка сутулым, с тонкой полоской чёрных усов, с запоминающ
4Разговор, однако, начал монах:— Скажите, уважаемый, — обратился он ко мне едва ли не елейно, — уважаемый… простите, не ведаю вашего имени-отчества…— Пётр Степанович.— Скажите, уважаемый Пётр Степанович, воистину ли зрим в сей несчастной психическое расстройство?— Вероятнее всего, параноидальную шизофрению, — подтвердил я. Селезнёва-старшая всхлипнула. Отец Арсений закивал, улыбаясь.— Прискорбно, и всё же преосвященный владыка будет весьма рад, — пояснил он.Я оставил без внимания эту странную реплику (действительно, не вполне ясно, почему это иерарх православной церкви обрадуется тому, что некто душевно нездоров) и обратился к матери:— Она не работает сейчас?— Нет-нет! — поспешила заверить Галина Григорьевна, промакивая уголки глаз платком, как будто тем же самым, что и вчера. — Не работает.— З
5Я вернулся в комнату и сел на своё прежнее место. Лилия сидела всё так же, не шевелясь (это я взял себе на заметку), но, когда я вошёл, повернула голову в мою сторону.— Вы считаете меня ненормальной, доктор? — спросила она сразу, без обиняков.— Я считаю, Лилия, — ответил я возможно мягко и уклончиво, — что в вашем случае мы, скорее, наблюдаем некоторое расстройство…— Как вы не понимаете! — вскричала девушка с надрывом, не дав мне договорить. — Неужели вы, взрослый, умный человек, поверили всей этой чуши! Неужели вы думаете, будто я считаю себя Сольвейг?! Это же актёрская игра — как вы этого не поняли?!На секунду я испугался до озноба. Девушка, казалось, говорила вполне разумно. Неужели все мы ошиблись?— Но кому нужна такая игра? — произнёс я вслух свою мысль.— Зачем вам пояснять? — ответила она вопросом, и горькая складка п
ANAMNESIS[ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ]1В среду, 26 февраля, совершив врачебный обход и отмучавшись необходимый час с Клавдией Ивановной, я вызвал на собеседование новую пациентку.Да, и одно notabene: с января в нашем отделении работала медсестра Таня, недавно закончившая медицинский колледж, девушка живая, бойкая, смышлёная. Так как Таня дежурила во вторник, я предварительно поймал её в коридоре и спросил:— Что новенькая?— Эта, как её — Розочка, что ли? — смешливо поинтересовалась Таня.— Да-да, Розочка! Лилечка.— Ишь ты, гляди-ка, уже запомнили, а моё имя неделю запомнить не могли! — ввернула Таня. — Лилечка-то ваша? Да ничего!— Совсем ничего? — уточнил я. — Аутизм?— Ну да, да. Как вещи её назад выдали [в нашем отделении, так как оно считалось «лёгким», больные пользовались привилеги
2Конечно, я едва ли сумею воспроизвести весь её рассказ с дословной точностью, да и, по правде говоря, не вижу в этом большого смысла, но постараюсь передать содержимое первого анамнеза своими словами.Итак, с раннего детства девушка ощущала свою особость, инаковость на фоне других людей, даже рядом с матерью и старшей сестрой — и рядом с ними-то в первую очередь. Начать с того, что у Галины Григорьевны и у Анжелы волосы тёмные (правда, старшая сестра красит их в рыжий цвет), у Лили — светлые. Так бывает, хотя и редко, и, конечно, феномена в этом нет. Но для ребёнка и такая мелочь — феномен. Первая травма?Неприязнь, почти отвержение своей фамилии: ей казалось, что Селезнёва происходит от «слизняк», и этот слизняк окутывает её всю своей слизью. Впрочем, и я бы не поспорил с тем, что фамилия «Селезнёва» в личности этой девушки кажется инородным телом, и, конечно, она сама в собственной семье ощущала себя та
3В четверг, двадцать седьмого февраля, я решил возобновить анамнез и вновь пригласил Лилию Алексеевну в свой кабинет. Войдя, та села передо мной на стул (не в кресло), но на просьбу продолжить воспоминания осторожно помотала головой, слабо улыбаясь.— Я бы не хотела сегодня, Пётр Степанович.— Почему?— Мне стыдно. Я скверная, злая. Мне кажется, я смеюсь над вами, невольно. Мне кажется, вы даже сами это замечаете. Кто я такая, чтобы над вами смеяться? Я душевно нездоровый человек, пожалуйста, сделайте скидку на это и простите меня, если я вас чем обидела! — проговорила она с чувством. — А если начну сегодня, снова не удержусь. И ещё мне нужно подумать. Посидеть, помолчать, подумать, смириться с тем, что я здесь, понять, что дальше. Я знаю, что с моей стороны это кажется очень высокомерным, вы же хотите помочь мне, тратите ваше время, а я тут вдруг смею ставить какие-то условия. Но, Пётр Степанович, пожалу