5
В должностные обязанности врача вменялось у нас не столь многое: он должен был совершать утренний обход и назначать своим пациентам медикаменты, анализы или процедуры. Мужская палата закреплялась за Головниной, моей коллегой, я «духовно окормлял» женскую. Распределение, с точки зрения пола врачей и пациентов, абсолютно нелогичное, но логика во всей клинике, не только в нашем отделении, отнюдь не входила в число лекарских добродетелей. После обхода дежурный врач мог, по своему усмотрению, заниматься с пациентами, работать с документами или просто сидеть в своём кабинете и плевать в потолок. В безусловную обязанность ему вменялось только нахождение на рабочем месте до конца рабочего дня. Иногда (из-за нехватки среднего персонала) врач собственноручно совершал инъекцию или иную процедуру; иногда сопровождал пациентов до мастерских и обратно; иногда беседовал с милосердными родственниками, желающими поскорее спровадить дорогое скорбное разумом существо в обитель радостного исцеления от душевных недугов. Увы, замечаю за собой нотки профессионального цинизма: что же с ним поделать, если это общая болезнь врачей! Вот и весь нехитрый ежедневный долг.
Понимая, что под лежачий камень вода не течёт; что только ленивый от работы бежит; что дело мастера боится; украсив, иначе говоря, себя всеми цветами народной мудрости, а также вспомнив указание Мюллера-Хегеманна, одного из классиков в нашей области, указание о том, что для эффективного преодоления психоза требуется минимум ч а с е ж е д н е в н о й психотерапии, я договорился с Сергеевой о возможности работать со своими пациентами индивидуально или в группе в любое время, кроме часов посещения столовой, работы в мастерской и послеобеденного отдыха.
Первоначально я полагал изыскивать хотя бы тридцать минут на каждого пациента отделения, в том числе, и на подопечных Головниной, искренне не понимая, почему моя коллега противится этому. Но затем, поразмыслив, я втайне порадовался её сопротивлению, лелея честолюбивые мысли о том, что теперь-то уж всем покажу своё высокое мастерство на выгодном фоне «неумелой и невежественной бабы»!
Действительность внесла изменения в мои амбициозные помыслы: мои успехи оказались скромнее, чем этого хотелось бы.
С начала октября 1996 года я вёл шестерых женщин: трёх с неврозами различной степени тяжести, одну с маниакально-депрессивным психозом, одну с кататонической шизофренией и одну с дезорганизованной. Эффективность моей терапии для каждой из них оказалась различной, поэтому вспомню вначале о двух наиболее удачных случаях.
6Через четыре месяца терапии Ольга, пациентка с маниакально-депрессивным психозом (диагноз поставили до меня, я маниакальной стадии не видел, а наблюдал одну депрессию, но такую, что не дай Бог никому), итак, Ольга достигла безусловных результатов и была в конце января выписана из стационара с постановкой на диспансерный учёт.Рецепт победы над психозом оказался не очень сложен:— инсулин для мышечного тонуса и аппетита;— спокойные доверительные беседы, вначале в форме моих монологов, совершенно спонтанных;— немного гипнотерапии (аутогенный тренинг я тоже пытался проводить, но он «не пошёл»);— немного классической музыки (я принёс в кабинет ещё и магнитофон), Моцарт, Чайковский, Сен-Санс, Бах, чуть-чуть Сезара Франка, но не Стравинский и не Скрябин, конечно;— чтение книг, которые я брал в библиотеке. Удивительно, что эта тридцатипятилетняя женщина, отнюдь не романтична
7Саша, молодая женщина с тяжелым невротическим расстройством сексуального характера (у неё была склонность к лесбийским отношениям при отчётливом осознании греховности, недолжности и противоестественности таких отношений, что оспаривать я, как нормальный человек, вовсе не хотел), итак, Саша тоже продвинулась вперёд, настолько, что уже в декабре комиссия сочла её практически здоровой.Начали мы с доверительных бесед, с установления доверия, исподволь перешли к анамнезу, и при анамнезе мне как будто удалось нащупать две чувствительные точки: одно мучительное воспоминание о тяжело оскорбившем её мальчике, в которого Саша была пылко влюблена, и целая серия воспоминаний о мягкотелом отце, который, будучи трезвым, внушал презрение, а в пьяном виде — неприязнь и страх. Сначала я просто выслушивал эти воспоминания, затем рискнул осторожно комментировать их, в духе того, что вина одного человека ещё не делает виноватыми всех прочих, а постоянное переж
8Иные мои пациентки большого прогресса, увы, не достигли.Неврозы двух других женщин, Ларисы и Ирины, поддавались воздействию с переменным успехом, по принципу «два шага вперёд и полтора назад». Сейчас я вижу причину не в недостатке грамотной терапии. Причина заключалась, пожалуй, в отсутствии у них обеих воли к подлинному излечению, вопреки которой ни врач, ни сам Господь Бог не способен исцелить человека.Лариса попала в клинику после долгих лет жизни с мужем, который отличался какой-то болезненной, ненормальной жестокостью, это вместе с необходимостью воспитывать дочь, притворяясь, будто в семье всё в порядке, и неустанно изображать перед родственниками счастливую мать и жену, и привело к неврозу.Ирина оказалась у нас после двадцати лет тяжелейшей руководящей работы на износ, и это на фоне совершенно бесхарактерного и вполне равнодушного мужа, который притом требовал от неё внимания и заботы о себе лично, заботы о детях, вып
9Дезорганизованная шизофрения Клавдии Ивановны, уже немолодой женщины, застряла на мёртвой точке. Для этого вида шизофрении свойственны отнюдь не «голоса», которые так красочно описывают в учебниках, а куда более простые симптомы:— расстройство способности мыслить;— алогия, то есть спутанная, неясная и скудная речь;— дисграфия (всё это было);— бедность эмоциональных реакций;— ангедония, то есть равнодушие к наслаждению (и это было тоже).Было всё — не было воли к жизни, и уже не к жизни за стенами лечебницы, а к какой бы то ни было жизни. Было полное отсутствие интереса к внешнему миру. Мне казалось порой во время бесед, что я обращаю свои монологи не к человеку — к растению. Господи, как можно заниматься психотерапией растения? И кому требуется это издевательство над здравым смыслом? Всё же я добросовестно исполнял с Клавдией Ивановной свой долг, долг и мучение
10А вот последняя моя пациентка, Людмила (диагноз — кататоническая шизофрения), как будто сдвинулась с мёртвой точки. Для кататонического поведения характерно, что пациент то чрезмерно возбуждён безо всякой причины, то вдруг застывает, вовсе не замечая внешнего мира, то, например, разражается слезами непонятной обиды на всех и вся. Я назначил седативные; пробовал гипнотерапию в форме банальных «оптимистических монологов» с моей стороны (беседы, увы, не очень складывались), пробовал чуть-чуть музыки, а более всего меня интересовало, чтобы Людмила больше двигалась, и, полный энтузиазма, я полчаса от иной встречи тратил на гимнастику, сам делал те же упражнения у неё на глазах. В январе мне показалось, что моя работа приносит первые результаты. Увы: в том же месяце Людмила умерла. Не от гимнастики, конечно, и не от препаратов: выяснилось, что у неё была сердечная недостаточность. Пишу не в оправдание себе, а просто для указания факта: в медицинск
11Я мог, конечно, утешаться тем, что мои достижения были выше достижений моей коллеги (у которой за полгода не наблюдалось ни одного случая стойкой ремиссии), что обо мне говорят медсёстры, что (видимо, с лёгкой руки Цаплина) со мной здороваются врачи из других отделений, которых я даже не знаю по имени. Мог радоваться тому, что месяц за месяцем моя диссертация прирастает практической частью: описанием живой практики и результатов этой практики. И всё же, положа руку на сердце, первое меня не очень утешало, а второе не слишком радовало.Одинокими вечерами зимы 1996-1997 года тягостные мысли подступили ко мне: что дальше? Я стану когда-нибудь заведующим отделением, возможно, увеличу штат, поставлю работу на новые рельсы — прекрасно, что после этого? Я уменьшу сумму человеческих страданий, что само по себе есть благородное деяние — чудесно, что потом? И к чему вообще уменьшать сумму этих страданий, если год от году люди в мире не становятся чел
DIAGNOSIS PRIMARIUS[ПЕРВИЧНЫЙ ДИАГНОЗ]Не так давно я обнаружил объёмистый блокнот, который в феврале 1997 года завёл специально для случая mania divina и исписал почти целиком. Приводить его здесь я не вижу смысла: он напоминает досье, а отнюдь не художественный текст. Зато теперь с его помощью я могу детально восстановить все события и даже почти всякую мою мысль с конца февраля по конец марта.1Двадцать третье февраля 1997 года, воскресенье, было для меня рабочим днём, ничем не примечательным вплоть до вечера. В половину восьмого (я уже собрался домой) раздался телефонный звонок. Звонил главврач.— Эй ты, юный гений! — поприветствовал он меня по обыкновению грубовато-дружелюбно (сложно мне было порой решить, чего в отношении Цаплина ко мне больше: грубости или дружелюбия). — Сиди на месте: щас к тебе явится маманя с девахой.Такое его амикошонство объяснялось т
224 февраля 1997 года, в понедельник, без десяти минут девять я уже подходил к дому, адрес которого мне указали. Это был двухэтажный, жалкий, едва ли не аварийный домишко, построенный в первой половине двадцатого века. Квартиры оказались расположенными не вокруг лестничной клетки, а «по коридорной системе», как в общежитии.Я постучал в дверь, и Галина Григорьевна открыла мне немедленно, будто стояла за дверью; поздоровалась, улыбаясь, но почти шепотом; приняла моё пальто.— У вас скудная квартирка, — пробормотал я невольно. — Как вы помещаетесь здесь втроём?— Это Лилина квартира, — пояснила она всё тем же шёпотом. — Съёмная, то есть. Проходите, пожалуйста…Мы вошли в комнату. Я, встретившись взглядом с моей потенциальной пациенткой, нерешительно остановился почти на самом пороге, осознав вдруг: сколь бы девушка ни была больна, мы ведь пришли к ней домой, вторглись в жилище, за