20
Я зачитался — и вздрогнул от испуга, когда в мою дверь энергично забарабанили. Поспешно я засунул книгу под матрас, где уже лежал Шекспир — ненадёжное укрытие, но некогда было искать другое — и, обливаясь холодным пóтом, открыл дверь.
На пороге стояла Тина собственной персоной. Я облегчённо вздохнул.
— Я могу войти? — неприязненно спросила молодая женщина.
Я посторонился — Тина вошла.
— Чем обязан? — поинтересовался я так же хмуро.
— Что?
— Зачем ты пришла? И кто тебе, кстати, сказал адрес?
— Несс, ты как будто живёшь в каменном веке! Сейчас во Всемирной сети можно найти чей угодно адрес. Твой личный номер я узнала в канцелярии. Дали с превеликим удовольствием. Очень милая старушка там работает, ты не находишь?
— Джине тридцать лет, — буркнул я. — Или мы говорим про разных людей?
— Я же говорю: старушка! Как она забросила себя: это просто ужасно… Я бы на её месте и жить дальше не стала: какой смысл? — Тина без церемоний присела на мою кровать. — Несс! Я пришла к тебе не просто так, а по поручению совета нашей группы.
— Что? — изумился я.
— То самое. Допустим, я тебе не симпатична, хотя я упорно не понимаю, почему не имею права тебя добиваться. Ты мне симпатичен, Несс! Пока ещё симпатичен, вопреки всему. Но я встревожена, очень встревожена твоим поведением. Оно недружелюбно по отношению ко мне — и по отношению ко всем людям, которые выбрали тебя инструктором, чёрт возьми! Вот уже второй день ты упорно отказываешься знакомиться со своими учениками — а ведь это традиция, между прочим! Да-да, традиция, не лупай так глазами! Ты что, не знал? Все через это проходят! Даже какой-нибудь старый дедок-педагог, уже ни на что не способный — и он тоже обязан знакомиться со своими учениками, узнать их поближе! Девушкам это не всегда приятно, в таких случаях бросают жребий, но уж если он кому-то выпал, ни одна не отказывается. А ведь ты — не старый хрыч, а ещё молодой и привлекательный мужчина! Нехорошо нарушать обычаи! Но ты нарушаешь! Вместо того чтобы просто делать то, что ещё наши бабушки придумали, ты бегаешь от меня, будто я страшна, как атомная бомба! Находишь, вместо меня, какую-то шмару, которой, вот уж правда, место только в музее, и нянчишься с нею! А она, эта мадам, ведёт себя просто неприлично! Она, видать, тоже традиций не знает? Неизвестно ей, что право девушки на своего учителя — это святое? В школе она, что ли, никогда не училась? Как её зовут, кстати?
— Боярыня Морозова, — буркнул я.
— Отвратительное имя, — холодно заключила Тина, приняв мои слова за чистую монету. — Кто же в наше время берёт такие имена? Проще говоря, мы обеспокоены твоей нравственностью, Несс!
Я даже рот раскрыл от изумления.
— Да-да, именно! Мы, совет группы, требуем, слышишь? — требуем, чтобы ты немедленно изменил своё недружелюбное поведение по отношению к своим ученикам! Девушки, между прочим, хотели устроить публичное обсуждение твоего поведения в сети. Я их упросила пока этого не делать, сказала, что ты исправишься…
— А! — иронично воскликнул я. — Взяла меня на поруки, так сказать!
— Не знаю этого слова… Видишь, Несс, как хорошо я к тебе отношусь! Ну? — она уже расстёгивала блузку.
— Мой отец может прийти с минуту на минуту, — предостерегающе сказал я.
— Да он уже пришёл! — поразилась Тина. — Кто, по-твоему, пустил меня в квартиру? Очень приятный мужчина… И что такого? Что это ещё за дикий стыд перед самым прекрасным, что бывает в нашей жизни?
84Вечером того дня, когда наш самолёт вылетел из Новосибирска, до города долетели первые ракеты с ядерным боезарядом. В семидневной войне Российская империя перестала существовать. Воистину, мы сами находились на волосок от гибели.В монастыре Ват Суан Мок Сергей Теофилович быстро сошёлся с настоятелем и через месяц был командирован в маленькую удалённую обитель Ват Путта Бен для её обустройства. Перед уходом он отдал нам на хранение несколько образов, ранее бывших на иконостасе Крипты.Михаил Петрович, отличный художник, написал и новые.* * *…Завершая свою историю, я пытаюсь отодвинуть её от себя и взглянуть на неё издали, беспристрастными глазами. Моё изложение восьми дней из жизни Свободного Союза — ни самое полное, ни, конечно, самое лучшее. Я, простой инструктор истории, не был вхож в элиту антихристианского общества, ни разу не посетил Христианию, и, вероятно, глазами генерала Liberatio Mundi или высокопоставленн
83Потянулись тоскливые дни. Михей потребовал принести нам Свод законов Российской империи (дали без возражений) и однажды, листая, воскликнул:— Эврика! «Духовные лица, произведённые в сан согласно традициям своей религии, за исключением “свободного католичества”, не могут быть задерживаемы без предъявления обвинения»!— Сергей Теофилович! — тут же оживился я. — Неужели вы не можете произвести нас… в дьяконов, скажем?Наставник развёл руками, грустно улыбаясь.— Я не архиепископ…— А в… буддийских монахов?— И это не могу. На церемонии должны присутствовать, как минимум, четыре полных монаха, не считая знатока Учения, который её проводит.— А в буддийских послушников?— Два монаха должны быть свидетелями…— А в кого-нибудь ещё ниже рангом? — не отставал я.Сергей Теофилович за
82В это сложно поверить, но до восточной границы Свободного Союза мы добрались почти без приключений. Впрочем, у Империи Хама были тогда другие заботы. Международная обстановка накалялась, и голоса в пользу войны раздавались всё громче.Мы перешли границу Российской империи пешком, ночью. Почти сразу же мы были арестованы пограничниками и отправлены в одно из отделений полиции Екатеринбурга.Не предъявляя нам обвинения, офицеры контрразведки Российской империи специальным автомобилем «этапировали» нас в Новосибирск, где нам отвели чуть более просторную камеру.Начались допросы.Следователь Татищев (в чине штабс-капитана) был вежлив, осторожен, мягок. Нам не угрожали, не кричали на нас, даже и речи не шло об избиениях или пытках. Более того, нам (неслыханная вольность для арестованных) вернули наши личные вещи, предварительно осмотрев их. (Впрочем, у Михея отобрали кривой нож, и он долго сокрушался по этому поводу.) Относи
81Мы ехали днём и ночью, останавливаясь только для того, чтобы забежать в придорожное кафе или магазин (каждый раз уходили только двое, двое оставались в фургоне). За рулём попеременно сидели то Михей, то Михаил Петрович. Ему на руку укрепили «браслет» пастора, а я, скрывая отвращение, должен был, на случай проверок со стороны дорожной полиции, залезть в платье «сестры Справедливости». (Михаилу Петровичу предлагать этот опыт никто из нас даже не решился, и то: засунуть телёнка в женский чулок было бы проще.) Меньше всего хотелось этого маскарада — с другой стороны, любой маскарад помогает забыться…О Саше мы не говорили.Спали тоже попеременно, и однажды ночью я проснулся на узкой трясущейся лавке фургона оттого, что понял: по моим щекам непрерывно бегут слёзы. Кажется, я даже застонал, как ни пытался удержать этот стон, как ни сжимал губы.Сергей Теофилович, в темноте еле различимый (свет в салоне мы не
80Сигналами и сочным русским трёхэтажным матом «святой сестры» фургон прокладывал себе дорогу через толпу.Я оглянулся назад. В салоне были только Михаил Петрович и Сергей Теофилович.— Где Иван? — спросил я, едва мы выехали на свободную улицу.— Мне почём знать, — огрызнулся Дед Михей. — Нянька я ему, што ль? Улетела птица в неведомы края.— Подумай, Михей Павлович: ведь ему невыносимо осознавать свою невольную вину перед Аней и быть с нами рядом, — тихо произнёс наставник за моей спиной. — Он прочитал её письмо. Может быть, он ушёл навстречу подвигу. Или падению... Но будем верить в лучшее.— А… Нэри?— И она ушла, — вздохнул Сергей Теофилович. — И про неё, Нестор, тоже не знаем, куда. Как, собственно, не знаем, откуда она явилась. Она оставила послание, которое мы вскроем перед границей Российской империи.— Сергей
79Литургия продолжилась. Десяток человек после этого, не вынесшие мерзости и адского ужаса зрелища, встали со своих мест и вышли через обычный вход. Я был среди них. Служба безопасности не пыталась нас задерживать, агенты оцепенели, жадно раскрыв глаза происходящему. Да, такое нечасто увидишь!Подкашивающимися ногами я добрёл до проезжей части — и вздрогнул, когда прямо над моим ухом прозвучал острый сигнал клаксона.Не может быть! Чёрный фургон похоронного бюро «Последний путь», наш старый знакомец! Дед Михей, в трещащем по швам платье «суки Господней», из которого нелепо торчали его волосатые руки, высунулся из окошка.— Сигай в кабину, живо! — завопил он. — Поехали!