5
Я вернулся в комнату и сел на своё прежнее место. Лилия сидела всё так же, не шевелясь (это я взял себе на заметку), но, когда я вошёл, повернула голову в мою сторону.
— Вы считаете меня ненормальной, доктор? — спросила она сразу, без обиняков.
— Я считаю, Лилия, — ответил я возможно мягко и уклончиво, — что в вашем случае мы, скорее, наблюдаем некоторое расстройство…
— Как вы не понимаете! — вскричала девушка с надрывом, не дав мне договорить. — Неужели вы, взрослый, умный человек, поверили всей этой чуши! Неужели вы думаете, будто я считаю себя Сольвейг?! Это же актёрская игра — как вы этого не поняли?!
На секунду я испугался до озноба. Девушка, казалось, говорила вполне разумно. Неужели все мы ошиблись?
— Но кому нужна такая игра? — произнёс я вслух свою мысль.
— Зачем вам пояснять? — ответила она вопросом, и горькая складка пролегла у её губ. — Может быть, я не имею права говорить о… о том, кому она нужна — не пришло вам это в голову?
— Но кто может дать гарантию, Лиля, что «тот, кому она нужна» — не просто ваша фантазия?
Девушка посмотрела на меня изумлённо. Полуоткрыла рот.
— Пусть! Пусть! Гори всё синим пламенем! — выговорила она, наконец. — Я… получала плату за свой труд. Это тоже моя фантазия? Я покажу вам! — лихорадочно воодушевилась она. — Дайте мне, пожалуйста, мою сумочку!
Я передал ей сумочку, чувствуя себя неспокойно: что она может выкинуть в следующий момент?
— И принесите мне, пожалуйста, мои ключи! Они в прихожей на вешалке, на моих ключах брелок из горного хрусталя, — попросила девушка.
— Хорошо, но тогда передайте мне вашу сумку на время, — предложил я невинно.
— Вы боитесь, что я что-то сделаю над собой? — поразилась она. — Глупость какая… Возьмите.
Я принёс из прихожей требуемые ключи, бросив мельком взгляд на испуганные и любопытные лица в дверном проёме на кухню.
Едва я подал ей ключи и сумку, девушка проворно извлекла из последней небольшую шкатулку, совершенно простую, безо всяких украшений, будто вырезанную из цельного куска дерева, размерами где-то пять на десять на пятнадцать сантиметров. Лилия отомкнула шкатулку маленьким ключом, раскрыла её — и вскрикнула от ужаса.
— Что такое?! — встревожился я и поспешил сам заглянуть в ларчик. Тот был пуст.
— Что, что вы дрожите?! — обратился я к ней. — Что вы ожидали увидеть? Что вы мне хотели показать? Там были деньги?
— Нет, — прошептала та одними губами. — Камни…
— Камни?! Что, драгоценные камни?! Рубины и изумруды? Яхонты и брильянты?
— Бриллиантов не было, — ответил мне всё тот же едва слышный шёпот.
— А рубины, значит, были? — допрашивал я её почти что с циничной насмешкой.
— Были…
— И изумруды были?
— Были… Анжела!! Мама!! — Лилия вскричала так, что у меня мороз пробежал по коже. Мать явилась немедленно, с ужасом на лице, вслед за ней комната заполнилась и прочими сочувствующими.
— Сестра! Мама! — проскандировала Лилия с требовательным гневом, искажавшим черты её тонкого лица, и протянула раскрытую шкатулку по направлению к матери. — Где камни?!
Галина Григорьевна заплакала, видя это безумие. Тихомиров вздохнул. Юдин скрестил руки на груди.
— Итак, уважаемый Пётр Степанович! — произнёс он полнозвучно, едва ли не торжественно, думаю, со внутренним ликованием. — Имеем ли мы право говорить теперь о том, что девушка...?
На секунду что-то мелькнуло в его ухоженном лице столь искариотское, столь дерзко преступающее невидимую мне моральную черту, что я не выдержал и, перебив его, завопил сам:
— Имеете, имеете! Черти! Конечно, она больна, а вы, Альберт Иванович, вы злорадствуете тут, будто сами вы — эталон здоровья и этой… святости! Постыдились бы!
Юдин кисло скривился, будто на него возвели несправедливый поклёп, но глаза отвёл.
— Пусть, — вдруг услышал я за своей спиной тихий голос Лилии. — Да, наверное, больна. Делайте, что хотите.
Я обернулся. Девушка смотрела на меня с мукой и надеждой.
— Лилечка, я вам не враг! — тут же заявил я горячо. — Я всё сделаю для того, чтобы вы поправились!
— Спасибо, — отозвалась она, закрыв глаза, будто устав смотреть на мир.
ANAMNESIS[ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ]1В среду, 26 февраля, совершив врачебный обход и отмучавшись необходимый час с Клавдией Ивановной, я вызвал на собеседование новую пациентку.Да, и одно notabene: с января в нашем отделении работала медсестра Таня, недавно закончившая медицинский колледж, девушка живая, бойкая, смышлёная. Так как Таня дежурила во вторник, я предварительно поймал её в коридоре и спросил:— Что новенькая?— Эта, как её — Розочка, что ли? — смешливо поинтересовалась Таня.— Да-да, Розочка! Лилечка.— Ишь ты, гляди-ка, уже запомнили, а моё имя неделю запомнить не могли! — ввернула Таня. — Лилечка-то ваша? Да ничего!— Совсем ничего? — уточнил я. — Аутизм?— Ну да, да. Как вещи её назад выдали [в нашем отделении, так как оно считалось «лёгким», больные пользовались привилеги
2Конечно, я едва ли сумею воспроизвести весь её рассказ с дословной точностью, да и, по правде говоря, не вижу в этом большого смысла, но постараюсь передать содержимое первого анамнеза своими словами.Итак, с раннего детства девушка ощущала свою особость, инаковость на фоне других людей, даже рядом с матерью и старшей сестрой — и рядом с ними-то в первую очередь. Начать с того, что у Галины Григорьевны и у Анжелы волосы тёмные (правда, старшая сестра красит их в рыжий цвет), у Лили — светлые. Так бывает, хотя и редко, и, конечно, феномена в этом нет. Но для ребёнка и такая мелочь — феномен. Первая травма?Неприязнь, почти отвержение своей фамилии: ей казалось, что Селезнёва происходит от «слизняк», и этот слизняк окутывает её всю своей слизью. Впрочем, и я бы не поспорил с тем, что фамилия «Селезнёва» в личности этой девушки кажется инородным телом, и, конечно, она сама в собственной семье ощущала себя та
3В четверг, двадцать седьмого февраля, я решил возобновить анамнез и вновь пригласил Лилию Алексеевну в свой кабинет. Войдя, та села передо мной на стул (не в кресло), но на просьбу продолжить воспоминания осторожно помотала головой, слабо улыбаясь.— Я бы не хотела сегодня, Пётр Степанович.— Почему?— Мне стыдно. Я скверная, злая. Мне кажется, я смеюсь над вами, невольно. Мне кажется, вы даже сами это замечаете. Кто я такая, чтобы над вами смеяться? Я душевно нездоровый человек, пожалуйста, сделайте скидку на это и простите меня, если я вас чем обидела! — проговорила она с чувством. — А если начну сегодня, снова не удержусь. И ещё мне нужно подумать. Посидеть, помолчать, подумать, смириться с тем, что я здесь, понять, что дальше. Я знаю, что с моей стороны это кажется очень высокомерным, вы же хотите помочь мне, тратите ваше время, а я тут вдруг смею ставить какие-то условия. Но, Пётр Степанович, пожалу
4После её ухода я постарался отметить в блокноте всю симптоматику расстройства и поставить диагноз.Итак, имели место, во-первых, пресловутые «голоса», дающие указания на то, как вести себя, то есть, говоря проще, Шнайдеровский «симптом первого ранга». Были и другие явно продуктивные симптомы: вспышка галлюцинаторного бреда, надежды найти в пустой шкатулке те самые изумруды и рубины (Бог мой, какие изумруды в нищем 1997 году?!), которую я наблюдал собственными глазами.Во-вторых, вероятна была ангедония, то есть неспособность получать удовольствие. Чем иначе можно объяснить отсутствие начала половой жизни, и это в двадцать три года? В пятилетнем возрасте пациентки отец ушёл из дому, возможность, к примеру, домашнего насилия и глубокой последующей травмы как будто исключалась, да ведь её и не спрячешь, такую травму — точнее, чтобы скрыть своё волнение при прямом, личном, едва не оскорбительном вопросе, травмированному
5Первым я сумел дозвониться до Анжелы, по её рабочему телефону (женщина была хозяйкой косметического салона).«Анжела Алексеевна» моему желанию побеседовать с ней ничуть не удивилась и обнаружила вежливую готовность (правда, без особого энтузиазма). Конечно, пояснила она, ехать ради этой беседы в клинику ей бы совсем не хотелось… Я заверил, что этого не потребуется. Мы договорились о том, что я навещу госпожу предпринимательницу в её салоне в пятницу, после конца её рабочего дня.(Читатель наверняка спросит: что же это я, вечер с в о е г о выходного дня решил потратить на служебные занятия? Именно так. А почему бы и нет? — думалось мне. Дело было не только в незаурядности случая, дело было в моём одиночестве. Другие люди, говорят, имеют хобби. Но какое, к чёртовой бабушке, хобби может иметь психотерапевт?! Собирать марки? Благодарю покорно. Или смотреть идиотские фильмы, забавляясь постановкой диагноза действую
6В воскресенье, в первый день весны 1997 года, я вновь увидел свою пациентку.— Ну, что, вы подумали? — шутливо спросил я её вместо приветствия.— О чём?Лилия села на стул, положив руки на колени.— Кресло удобнее, между прочим… О своей жизни.— Да, — ответила она серьёзно.— И что же вы решили?— Я решила… — девушка выдохнула. — Я поняла, что больна. Наверное, всё, что со мной было, было болезнью. А если даже нет, что всё это уже не вернуть. Я ждала пять дней! — воскликнула она страдальчески. — Пять дней. И — ничего. Значит, нужно как-то жить дальше. Лечиться, например. Хотя э т о разве важно?Я внутренне порадовался тому, что имеет место явный прогресс в виде осознания болезни и готовности трудиться над её исцелением.— Может быть, это и не очень важно, но вы, без сомнения, доставите удов
7Какова этиология этого заболевания? — размышлял я наедине. — Ведь люди не сходят с ума от неумных запросов назойливых ухажёров! (Или сходят? Что там, внутри себя, чувствует женщина, для нас загадка.) Такие события становятся психической травмой, превращаются, так сказать, в последнюю каплю лишь на фоне длительных и крайне дискомфортных условий жизни, социальных или психологических. Лилию же никто не истязал, не ставил перед ней непосильных требований, напротив, у неё была любимая, всё-таки, работа, работа, совпадающая с призванием… Впрочем, неврозы появляются и от сравнительно менее веских причин — но дело в том, что (не я это первый заметил) для быстрого прогресса психического расстройства при отсутствии значительных внешних факторов нужна малая воля и, так сказать, внутренняя предрасположенность в виде склонности бежать от реальности и винить других людей в своих бедах. Нужно то, что обыватель презрительно называет слабохаракте
8В понедельник вечером я позвонил матери моей пациентки и спросил её о возможности побеседовать. Галина Григорьевна обнаружила готовность приехать прямо в клинику. Я извинился и объяснил, что это мне, как раз, неудобно: в моё отсутствие кабинет занимает другой врач. Селезнёва-старшая как-то боязливо, хотя и радушно пригласила меня к себе домой: в трёхкомнатной квартире, оставшейся ей от родителей, она теперь жила одна.Ещё в прихожей Селезнёва принялась угодливо суетиться вокруг меня, вешая пальто, разыскивая тапочки; провела, наконец, в комнату, усадила, как до того старшая её дочка, в мягкое кресло; поспешно принесла на подносе чаю и печенье. «На этом самом подносе, — подумалось мне, — младшая дочь могла нести Тихомирову чай, находясь уже в двух шагах от своей болезни. Как много мрачных тайн и скрытого человеческого горя впитывают в себя скатерти, занавески, абажуры, пледы, диванные подушки, ковры, фоторамки на стенах, все — воп