Часть 3 - Глава 1

ANAMNESIS

[ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ]

1

В среду, 26 февраля, совершив врачебный обход и отмучавшись необходимый час с Клавдией Ивановной, я вызвал на собеседование новую пациентку.

Да, и одно notabene: с января в нашем отделении работала медсестра Таня, недавно закончившая медицинский колледж, девушка живая, бойкая, смышлёная. Так как Таня дежурила во вторник, я предварительно поймал её в коридоре и спросил:

— Что новенькая?

— Эта, как её — Розочка, что ли? — смешливо поинтересовалась Таня.

— Да-да, Розочка! Лилечка.

— Ишь ты, гляди-ка, уже запомнили, а моё имя неделю запомнить не могли! — ввернула Таня. — Лилечка-то ваша? Да ничего!

— Совсем ничего?  — уточнил я. — Аутизм?

— Ну да, да. Как вещи её назад выдали [в нашем отделении, так как оно считалось «лёгким», больные пользовались привилегией носить свои вещи, если хотели, конечно], так забралась с ногами на кровать, коленки обхватила и сидела так весь день. За ужином поела чуток и снова уселась.

— А другие пациентки как её приняли?

— Ирка с Лариской подозоряли, а она им ни слова и не скажи, они и бросили, видно, решили, что совсем дурочка. Она  — как, Пётр Степанович: тяжёлая или нет?

— Шизофрения. Классическая такая шизофрения, Таня. Голоса слышит.

— А излечимо? — спросила Таня серьёзно, с сочувствием. — Жалко девочку! Займитесь ею получше, Пётр Степанович, а?

Вот, кстати, наблюдение: Таня Лилию назвала «девочкой», а сама была годом младше. Но это, наверное, общеврачебная склонность: воспринимать пациентов как детей. Медицинскую сестру я тоже причисляю ко врачам, конечно, не с формальной точки зрения, а по сути.  Как же она не врач? Кто же врачует больного своими собственными руками? Этак ведь можно и школьного учителя лишить имени «учитель», на том основании, что он лишь выполняет план урока, который до него разработали безвестные умники.

Конечно, меня и не нужно было просить «заняться получше»: случай представлялся мне исключительно интересным.

Итак, около полудня я пригласил Лилию Селезнёву в свой кабинет. Войдя, она сразу проследовала к кушетке и устроилась на ней в той же самой позе, в которой я видел её в первый раз и которую сестра также описала.

— Вы могли бы сесть в кресло, Лиля, — осторожно заметил я.

— Мне и здесь хорошо, — отозвалась она. У меня несколько отлегло от сердца: по крайней мере, идёт на контакт.

— Я хотел бы побеседовать с вами, Лиля.

Девушка подняла на меня глаза.

— Вы хотели прочитать мне проповедь? О том, как я дурно себя веду и что не радуюсь жизни, как хороший больной?

«По крайней мере, мышление не нарушено, — с удовлетворением пометил я в своём блокноте. — Клавдия Ивановна, например, не скажет такого: она и слова “проповедь” не знает».

— Нет, зачем же проповедь! Просто побеседовать…

— Неужели так интересно беседовать с умалишёнными?

Никакого раздражения в эту фразу она не вложила: спокойно, точнее, с лёгкой горечью произнесла её девушка.

— Ну, во-первых, не стоит вам, Лилия Алексеевна, так самоуничижаться. Я уже сказал, что у вас некоторое расстройство, и, поверьте, мы совсем не собираемся держать вас здесь дольше, чем нужно. Но и вы, — попытался я сразу совершить так называемый «призыв к сотрудничеству», — и вы должны помочь мне, Лиля —

— Ради чего? — вдруг спросила девушка.

— Разве вы не хотите выйти отсюда, снова начать жить полноценной жизнью?

— Кажется, нет, — изумила меня моя пациентка. — Точнее, это неважно. Понимаете, у меня ничего нет. Всё кончилось. Теперь неважно.

Она замолчала и сидела, не шевелясь, некоторое время. Я пригляделся и прикусил губу: по её щекам струились неслышные слёзы. Девушка не только не пыталась вытирать их, она будто не замечала их вовсе.

— Бог ты мой! — воскликнул я невольно. — Лиля, ну что… что за чертовщина! — я тут же пожалел об этом грубом слове, но она словно и не услышала его, даже не пошевелилась. —  Несчастное создание!

— Вы смеётесь надо мной? — спросила девушка тихо.

— Да что вы, с ума сошли?! — рявкнул я. — Хохочу просто, валяюсь со смеху! Нате! Держите платок…  

Лилия взяла платок и преспокойно высморкалась в него, будто щёки у неё не были мокры от слёз.

— Вам, значит, жалко меня, — проговорила она задумчиво. — Спасибо. Вот, даже вы меня жалеете…

— А что: я какой-то ущербный, чтобы говорить «даже вы»? — оскорбился я, а про себя не мог не подумать: «Или это я здесь больной?»

— Нет-нет! — отозвалась девушка почти задушевно. — Вы хороший человек, Пётр… Пётр Семёнович?

— Степанович.

— Вы хороший человек, — повторила она второй раз, настойчиво. — Вы не виноваты ни в чём. В моей болезни вы уж точно не виноваты. Кстати, по-вашему, я тяжело больна?

Я хотел отделаться уклончивым ответом — но, сам от себя не ожидая, вдруг сказал:

— Тяжело.

— Тем более, — легко согласилась пациентка. — Я поэтому от вас ничего не скрываю. Спрашивайте, что хотите. Говорите, что хотите. От меня не убудет. Что ещё случится, если уже некуда хуже?

Я и порадовался тому, что на самой первой беседе установлен контакт и пациентом проявлена готовность ко взаимодействию, но, конечно, и встревожился таким её взглядом на жизнь.

— Почему не может быть хуже? — тут же воспользовался я дарованным мне правом спрашивать, что хочу.

— Я…  — Лилия сглотнула. — Я не могу объяснить. Не подумайте, Пётр Степанович, я не упрямлюсь. Просто не смогу: я вам буду непонятной.

— Хорошо, — я поджал губы: чтó она, в моих умственных способностях сомневается, что ли? Не очень-то это вежливо, и особенно со стороны пациента психиатрической клиники. — Начнём не спеша.

Начать я решил с анамнеза.

— Если я вас попрошу рассказать о вашем детстве, Лиля, вы расскажете?

— Да, — согласилась та легко, почти равнодушно и начала рассказывать, поражая меня невозмутимой готовностью к откровениям любого рода уже во время первой беседы, и при том не навязчивой, исповедальной откровенностью, а бесстрастной: дескать, сама бы я не сказала, но спрашивайте, и отвечу вам что угодно, мне несложно, пожалуйста.