Часть 2 - Глава 13

13

В понедельник, возвращаясь домой, я издали заприметила отца Кассиана, отчётливую чёрную фигурку на белом снегу. И он, наверное, увидел меня, потому что остановился как раз на том месте, где тропа от церкви соединяется с тропой от школы.

– Здравствуйте, батюшка.

– Здравствуйте, Елизавета Юрьевна.

– Тогда уж и вы мне скажите ваше отчество! А то странно выходит…

– Михайлович. С радостью увидел вас в субботу во храме Божьем, хотя как бы и некоторое борение на лице вашем наблюдал. А отчего на литургию не пожаловали?

Я опустила глаза.

– Мне сложно вам сказать.

– Сложно? – удивился он. – Или против совести вашей участие в богослужении? Атеистических взглядов придерживаетесь?

– Нет… Что я, с ума сошла? Нет, я… не могу так! – Мимо нас с визгом пронеслись двое школьников, едва не задев. – Не говорят такие вещи у всех на виду, на улице.

– Если не воспримете как дикость, то приглашаю вас сейчас к себе домой, чтобы там вы мне сказали, что хотите. Вы, конечно, юная прелестница, но моих ухаживаний, Елизавета Юрьевна, вам бояться точно не стоит.

– Я и не боюсь… Да, пойдёмте! – решилась я.

Отец Кассиан жил почти в такой же избе, как и я, в три окна на фасаде, но на этом сходство и заканчивалось. Попав внутрь, вы и не подумали бы, что вы в деревенском доме. Стены не дешёвыми обоями поклеены, а выкрашены светло-бежевой краской. На полу – линолеум со сдержанным, «паркетным» рисунком. Под окнами – батареи центрального отопления (в часть щедринских изб его успели провести, и канализацию тоже). А на самих окнах – вы только подумайте! – римские шторы, то есть тяжёлые гардины, которые собираются горизонтально, как жалюзи. Под потолком, поклеенным квадратами потолочной плитки – люстра, внешне очень простая (деревянный круг, будто обод колесá, лампы в плафонах, похожих на глиняные горшки), но я знала, как дорога такая выразительная простота. Стеллажи с книгами во всю стену. Большая икона Спасителя в красном углу. Большой стол очень простых форм (четыре ноги и столешница), крепкий, добротного тёмного дерева. Вокруг – стулья, даже кресла, а не стулья: то же тёмное дерево, прочные ножки, квадратные спинки, массивные подлокотники. Кроме этого – никакой мебели (хранил одежду и спал он в другой комнате). Квартира, скорее, католического пастора-итальянца, чем православного батюшки.

– У вас тут как в Европе, – заметила я.

– Европа начинается не в мебели, а в голове, – отозвался отец Кассиан. – Прошу вас, – он указал мне место за столом, сам сел напротив.

Я тоже села, соединила руки в замок.

– Касьян… Кассиан Михайлович! (Понимала я прекрасно, что нет в русском общегражданском языке такого имени, но и простецким именем «Касьян» назвать этого удивительного человека у меня язык не поворачивался.) Не «борение» вы видели на моём лице, то есть, в любом случае, не боль, а радость. И настолько меня обжигает эта радость, что мне становится страшно. Я боюсь… Я, может быть, тогда у вас в храме последний раз была, правда, не хочу загадывать. Так вот и кончилась моя церковная жизнь, не успев начаться, – жалко улыбнулась я. – Простите, ради Бога…

– За что меня просите прощения? – серьёзно спросил он. – Бог всё прощает. Ох, Лиза… Это ничего, что я «Лизой» вас?

– Напротив, сама вас хотела попросить, а то мне неловко, когда вы по отчеству…

– Лиза! Что Господа нашего в естестве своём пламенно славите – сим тронут. Но не входит в мой рассудок, как вы от благодати, вкусив её, сама поспешно убегаете!

– Потому и бегу, что не смогу вынести, батюшка.

– Господь ни на кого не воскладает тяжести не по силам нашим.

– По силам! По силам, отец Кассиан! И  э т о  разве тяжесть? Но когда что-нибудь одно. После вечерни мне нужно идти домой, готовить ужин, топить печку, стирать одежду, составлять планы уроков, проверять детские каракули. Не соединяется. Какие каракули! Я из храма вышла – как звенела вся! Думать я не могла! Говорить не могла! А учительнице нужно думать, это её рабочий инструмент – голова. Вот если бы я монахиней стала – тогда да. Тогда по силам. Вы хотите, чтобы я стала монахиней?

Мы помолчали.

– Неужели от меня, Елизавета Юрьевна, зависит такое решение? Не возьму на себя греха своевольно желать и советовать его. Вам жить вашей жизнью, не мне.

– Вот именно поэтому… Да и вообще, – я снова криво улыбнулась. – Я ведь даже некрещёная, отец Кассиан! Я детдомовская, а в детском доме не до таких высоких материй. После тоже не довелось. Думаю, что христианка, конечно…

– Все христиане, дитя…

Некоторое время мы посидели молча.

– Простите, – ещё раз повторила я.

– Бог простит, – откликнулся он привычно. – Не держу вас, Елизавета Юрьевна.

– Не надо! Зовите Лизой, пожалуйста. А то будто вы оскорбились. Вы замечательный! – вырвалось у меня. – Отец Кассиан, можно вас просить об одной странной вещи?

– Конечно, Лиза.

– Я хотела бы с вами разговаривать, иногда. Где хотите, хоть на улице. Вы ведь не думаете дурного? Не считаете, что я вас соблазнить решила? Я не такая.

– О! – улыбнулся он. – Хоть бы и думал, мало бы испугался, Елизавета Юрьевна. Дамам, было время, и я признанья на ухо шептал. То время миновало, миновало…

– Это цитата?

– Реплика синьора Капулетти.

– Шекспир, – отметила я с уважением. – Кто здесь ещё процитирует Шекспира? Я – нет, хоть английский преподаю. И словесница – нет. Вы – редкий человек! Вы – как русский князь в Неаполе…

– Почто, – он всё улыбался, смотря на меня посветлевшими глазами, – почто без меры награждаете меня перлами вашего красноречия, Лиза? Князья живут в роскошных палатах, в шелках и позолоте…

– Ничего подобного! В роскошных палатах живут купцы и богатеи. А князья – именно так. Эта ваша люстра, например, в стиле «голодный отшельник» – она, наверное, тысячу рублей стоила?

– Две.

– Вот видите! У женщин глаз на это, нас не обманешь, так что не притворяйтесь… Мне не с кем разговаривать! – продолжала я. – Не из-за Шекспира, конечно, пропади он пропадом совсем. И не из-за люстры. А потому, что на душе порой так безобразно! Вот сейчас поговорила с вами – и уже легче стало… Я за речью слежу при вас! За собой слежу!

– Почему вам безобразно на душе, Лиза? – спросил он внимательно, сосредоточенно.

– От бесполезности моей…

– Говорите, не молчите, – велел священник.

И я рассказала, как могла, о своей работе, и о своих унылых вечерах тоже рассказала. Снова мы помолчали.

– Вы сами повинны в вашей тоске, Лиза, – мягко заметил отец Кассиан.

– Я? Хорошо, а что мне делать?

– Почему вы не… знакомитесь с классическим музыкальным наследием, к примеру? Разве вы знаете всё и всех?

– У меня нет ни нот, ни инструмента.

Сказав это, я вдруг устыдилась: разве в детском доме у меня был инструмент?

– Пусть так, – согласился он.  – Но магнитофон у вас есть? Кто из композиторов вам сейчас внутренне созвучен?

– Рахманинов… Есть у меня магнитофон – дисков нет. Вы знаете, что до города не дойдёшь, осенью в грязи, а зимой в снегу утонешь?

– Вот это новость! – рассмеялся он. – Три дня в неделю хожу, уже который год… Есть автобусы. Есть, я думаю, выход во всемирную сеть в вашей школе.

– В интернет?

– В него. Вы ищете себе оправданий, Лиза!

– Отец Кассиан, объясните: ради кого? Ради волчат из девятого класса, которые хотят меня «пощупать»?

– Ради себя самой.

– А вы? – вдруг спросила я сочувственно. – У вас огромная библиотека. Богословские книги, наверное, тоже?

– Разумеется.

– И вы их читаете наверняка не для проповедей в сельском храме?

– Нет, – улыбнулся он.  – Я… преподаю в православной гимназии имени святителя Игнатия Брянчанинова. По вторникам, средам и четвергам. Но не только для этого, конечно. Дорога занимает два часа только в одну сторону, я в эти дни устаю…

– Автобус от Щедрино до центра города полчаса идёт! – удивилась я.

– Пешком. Поверьте, всегда есть узкая тропинка, которой можно пройти.

– А если её замело снегом?

– Всё равно нужно идти. Кто-то должен тогда пройти первым, почему бы не вы?

– И это в шестьдесят лет! – воскликнула я, не зная сама, чего больше в моём возгласе: восхищения или сочувствия.

– Да. Мне шестьдесят один… Но в пятницу у меня день праздный, так что буду вас очень рад видеть по пятницам, Лиза, в любое время.

– Спасибо! – я встала. – Вам, наверное, готовиться к занятиям нужно. Мне тоже, честно говоря.

– Не смею удерживать…

Отец Кассиан вышел со мной в прихожую.

– А по поводу инструмента, Лиза… Может быть, стоит вам купить себе что-нибудь менее громоздкое, чем «три одноногих негра»?

– Три одноногих негра? – не поняла я.

– Детская загадка: чёрное, блестящее, на одной ноге стоящее? Отгадка: одноногий негр. А на трёх ногах? Рояль. – Я улыбнулась. – Не рояль, а скрипку, например? Флейту? Гобой?

– Только не гобой! – поёжилась я.

– Почему?

– Расскажу как-нибудь.

– Буду ждать вашего рассказа, – заметил он серьёзно, но улыбаясь глазами.

– Чýдный человек! – прошептала я на улице. Как будто и силы жить мне возвращались. Нет, не любовь это была. Вообразите пожилого игумена мужской обители. И его преданного прислужника вообразите, мужчину, это я особенно подчёркиваю. Как вы назовёте чувство слуги? Я не знаю, как его назвать.