– Очень смешно, да? Сразу видно, что у тебя с воспитанием еще хуже, чем у меня, – обидеться не получилось, я засмеялась вместе с ним. Пусть он всегда будет таким счастливым.
Отсмеявшись, он заставил меня подвинуться ближе к огню и коснулся пальцами отметины на груди.
– Откуда у тебя этот шрам, Элисон.
– Этот? Ой, я правда не знаю. Он просто взял и появился. Точно помню, что не резалась. И провалов в памяти не было. Смешно, да?
Он помрачнел:
– Не смешно. Это руна.
– Руна? Почему на мне неизвестно кто вырезает руны? Я что – свиток этому “кому-то”?!
– Ты это ты. С тобой что угодно может быть.
– А ты знаешь, кто я, Рэндольф? Почему это все происходит со мной?
– Догадываюсь.
– Скажи мне!
– Прости. Нельзя.
– Почему?
– Ты должна сама вспомнить.
– Да уж, сразу видно, что вы с Терри братья, – буркнула я. – Опять одни туманные намеки.
Фэйри не ответил. Отвернулся, чтобы подкинуть дров в очаг.
Мне пришла горькая мысль:
– А ваши с Терри родители… они живы?
– Мои – нет. У Терранса… не знаю. Отец умер, мать должна быть жива.
– Погоди. Я запуталась! Вы же братья. Почему у вас разные родители?
– Мы побратимы, Элисон. Мы смешали кровь и разделили судьбу. Эти узы сильнее тех, что налагаются по праву рождения.
– Совсем запуталась. Почему вы тогда так похожи? – голос прозвучал жалобно.
– Мы смешали кровь и разделили судьбу, – повторил Рэндольф. – Тело, душа и судьба – едины.
Я помотала головой. Бардак какой! То, о чем он говорил, просто не умещалось в голове. Но у меня оставалось сотня тысяч вопросов, и я решила задать хотя бы несколько, пока фэйри в разговорчивом настроении.
– А как вы познакомились? Почему решили стать братьями?
– Мы оба были в обучении у Мастера мечей.
– А что случилось с телом Терри? Он же не всегда был таким?
– Не могу сказать.
В притворном гневе я пихнула его кулаком в плечо:
– Сколько можно надо мной издеваться? Ты – каменный, бесчувственный чурбан.
Вместо ответа он притянул меня к себе, коснулся губами виска.
– Интересно, тебя вообще можно разозлить? Или поссориться с тобой?
Фэйри улыбнулся:
– Очень трудно. Но у Терранса получалось.
Мы помолчали.
– Рэндольф?
Сонное “А?”.
– А что означает эта руна?
– Я не уверен, – он погладил шрам, обвел пальцами сосок, вызвав у меня возбужденный выдох. Ладони у Рэндольфа жесткие, в мозолях от меча. Как у него при этом получается быть таким нежным? – Это – Науд. Принуждение, ограничение или долг. А еще – судьба.
– Опять судьба? Не слишком ли много ее в последнее время?
Он зевнул.
– Я мешаю тебе спать, да?
– Я буду говорить с тобой, если тебе это важно. Но нам надо выспаться. Завтра придется искать дорогу через сугробы.
– Ну сам посуди: как можно спать, когда ты наконец-то стал отвечать что-то еще кроме “да” и “нет”?! Я должна пользоваться моментом.
– Пользуйся, – разрешил он, подавив второй зевок. Мне немедленно стало стыдно.
– Прости. Я не буду. Понимаю, как ты устал. Давай правда спать, а завтра ты останешься таким же, хорошо?
Рэндольф не ответил. Кажется, он заснул, как только я пообещала больше не приставать с вопросами. Я завистливо повздыхала – нервная трясучка по-прежнему бежала по всему телу, отдаваясь дрожью в пальцах. Слишком много всего произошло за сегодня. Особенно мое грехопадение. Как же можно спать после такого? Я теперь, наверное, вообще никогда в жизни заснуть не смогу…
Последнюю мысль я додумывала, уже проваливаясь в сон без сновидений.
Франческа
Стук в дверь. Громкий, настойчивый, он вырывает из липких объятий кошмара.
– Франческа, открой.
Отворачиваюсь, утыкаясь носом в серый бархат софы. Простыня вся влажная и сбилась – я сильно ворочалась ночью.
– Пожалуйста. Это ненадолго.
Не буду слушать! Не открою! Пусть оставит меня в покое или уже войдет сам, как привык делать. Благо на двери ни щеколды, ни замка. Я подперла ее на ночь стулом, но никогда не поверю, что для Элвина это станет серьезным препятствием.
Он не пытается ворваться. Снова настойчиво стучит, и, поняв, что я не собираюсь открывать, повышает голос:
– Сеньорита, я сейчас уезжаю… должен. Не знаю точно, когда вернусь. Возможно, не раньше вечера. Дом твой, ты в нем хозяйка. Только прошу – не уходи никуда и не делай глупостей.
Смешно! Куда я могу уйти – сам же запретил мне через ошейник.
Но… если вчера он сказал правду, запрет давно не действует. Я свободна!
Мысль заставляет подскочить на месте. Я выбираюсь из-под одеяла, крадусь к двери и вслушиваюсь в его затихающие шаги.
В голове какая-то сумятица. Вчера я так и не смогла до конца оправиться от новостей. Казалось реальность – понятная и знакомая с детства – истончилась, изогнулась, обернулась невообразимой ложью. И я уже не могу доверять ни миру, ни себе самой.
Невозможно было отрицать слова мага. Перемены в обстановке в башне, пугающие перемены в его поведении. Как бы ни хотелось мне списать все на желание Элвина поиздеваться над пленницей, я не смогла это сделать.
Особенно когда он снял перчатку с левой руки.
В ужасе от новостей я закрылась в своей комнате и объявила, что буду спать здесь, на диване.
И что не хочу его видеть.
Он долго убеждал меня через дверь пойти в гостевую комнату, где есть нормальные кровати. А потом прислал брауни с постельным бельем.
Ночью мне снились кошмары. Я стояла за дверью, а нечто с другой стороны стучалось и умоляло впустить его. Совсем как Элвин. Еще в памяти остался зал, полный битого стекла. Осколки ранили босые ноги. Я шла по ним, оставляя кровавые следы…
Выждав для гарантии десять минут, я открываю дверь и иду заново исследовать башню.
Его покои. Не его – наши. Тысячи мелочей говорят, что теперь рядом с мужчиной в этих комнатах обитает женщина. Туалетный столик, заставленный баночками с румянами и пудрой, россыпь шпилек и расписной веер на бюро, шелковый шарфик на спинке кресла.
– Леди! – писклявый голос из-за спины заставляет подпрыгнуть.
Всего лишь очередной брауни. Он застенчиво хлопает длинными ресницами и поглаживает ладошками пушистую кисточку на хвосте.– Как ты меня напугал, – с чувством говорю я. – Ты кто?– Леди забыла? Я – Тасситейл. Гор-нич-на-я, – последнее слово брауни произносит по слогам с неподдельной гордостью.Надо же, я и горничной обзавестись успела?! Мне опять хочется завыть от абсурдности происходящего, но брауни умудряется погасить подступающую истерику простым вопросом:– Леди будет одеваться?– Будет, если есть во что.В моей комнате я не нашла ничего похожего на гардероб. А обсуждать эту или любую другую тему с магом было невыносимо.Не удивившись подобному ответу – способны ли вообще брауни удивляться – Тасситейл с натугой откатывает в сторону малоприметную дверь в дальнем углу.Я вхожу в гардеробную комнату, встроенные в стены магические шары вспыхивают, и у меня перехватывае
ЭлвинУтром братец-буря прислал мерлетту. Сиятельной регентской заднице приспичило прогуляться. Щедро поделившись с окружающим пространством своими эмоциональными, но банальными соображениями по этому поводу я отправился во дворец.Разумеется, стоило мне подъехать, как разыгралась метель, и поездку отменили. Я сходил с ума от беспокойства при мысли о Франческе. Что с ней? Как она? Не вляпалась ли еще куда пока меня нет? Вчерашний вечер оставил полный горечи и бессилия осадок, но я убеждал себя, что дело в шоке.Проклятье, ну невозможно же, чтобы она забыла все и навсегда!Убеждал и не верил. Жизнь не раз доказывала мне: ничего не вернуть. Обретаешь на время, теряешь навсегда.День во дворце стал настоящим испытанием. Особенно когда к нашей милой компании присоединился Марций Севрус. При виде его самодовольной рожи у меня путались мысли от бешенства. Неотступно сверлило навязчивое и самоубийственное желание выколупать ублюдку лишний
Элисон Я проснулась от запаха еды. Прямо передо мной на огне бурлил котелок, распространяя по комнате божественный аромат. Над ним с ложкой в руке сидел фэйри, помешивал и следил, чтобы варево не убежало. – Доброе утро! Я буркнула что-то неопределенное в ответ. При виде Рэндольфа неожиданно накатило смущение. Вчера, в темноте, после лютой метели, все казалось таким естественным и правильным, а сегодня я не знала, как себя вести. То есть – я по-прежнему ни о чем не жалела. И с удовольствием повторила бы, хотя низ живота слегка побаливал. Но вести себя, как ни в чем не бывало, не получалось, хоть тресни. – Ты голодная? – Немного. На самом деле, я была жутко голодной. Кажется, коня готова съесть. Сырым. Но мужчинам нравятся воздушные и нежные девушки-птички, которые питаются светом и музыкой. А я хотела нравиться Рэндольфу. Так что делала вид, будто совсем не интересуюсь содержимым котелка. И Рэндольфом тоже не ин
Я изумленно приподнялась, поймала взгляд Рэндольфа, и мне стало странно.На меня никогда в жизни так не смотрели! Никто. В этом взгляде отражались и любовь, и восхищение, и забота, и нежность и еще тысячи разных “и”, выразить которые мне не достало бы слов. Так не смотрят на любимую женщину. Так смотрят на единственного, обожаемого ребенка. На статую божества. На что-то, что превыше жизни.И я внезапно ясно осознала, на что намекали оба фэйри. Рэндольф помогает мне совсем не из-за Терранса.– Рэндольф, что это такое? Почему?– Что “почему”?– Почему ты так… ко мне?Он все понял. И не стал играть словами, как Терри.– Ты моя судьба, Элисон. Но не бойся. Это не значит, что я – твоя.– Не бывает так, чтобы кто-то был чьей-то судьбой! Это для поэтов.– Бывает, – спокойно возразил фэйри. – Моя жизнь и все, чем я владею – твои. Я убью и
Мы больше не возвращались к этой теме. Я как-то прямо разом поняла, что бесполезно. Можно сколько угодно плакать, упрашивать, дуться, кричать и делать нам двоим больно, Рэндольф не отступит. Будет виновато улыбаться и терпеть, сколько нужно. А если я потом сменю гнев на милость, сделает вид, что ничего не было.Если бы я могла, сделала так, чтобы он меня разлюбил. Разве это любовь, когда нет выбора? А может, выбор и был, просто фэйри не хотел его видеть.Наверное, надо было не разговаривать с ним, показывать, как я зла, как не могу смириться со всем этим бредом про “судьбу”. Но я ужасная эгоистка. Мне хотелось его целовать и таять в объятьях. Просто от осознания, что наша близость может оборваться, обязательно оборвется, что все это не навсегда и закончится совсем скоро, Рэндольф в одночасье стал мне бесконечно дорог и важен. И я пыталась на прощанье подарить ему все, что могла, в глупой надежде, что судьба посмотрит на наше счастье и даст нам шанс. Известн
Франческа– Впусти меня, – умоляет тот, за стеной на разные голоса.Удар. Еще удар.– Впусти, Фран! Пожалуйста!Я сижу на полу у двери. Я всегда появляюсь здесь, возле запретного, запертого. Страшного за тонкой деревянной преградой.Оно ломится каждую ночь. И чтобы сбежать от него надо пройти по осколкам.Встаю. Ступаю, оставляя кровавые следы. Весь пол усеян битым стеклом, а я босая. Босая, в ночнушке – как засыпала.Помню этот сон. Он повторяется раз за разом. Тягостный, пугающе правдоподобный. Словно и не сон вовсе.Смести бы мусор на полу, да нечем. Не руками же…Делаю шаг, стопу сводит от боли. Закусив губу, выдергиваю впившийся осколок. Кровь капает на пол – горячая и липкая, растворяет кусочек битого зеркала в моих руках, как льдинку.На секунду меня пронзает острое чувс
ЭлисонЯ сбежала от него утром, перед завтраком. Лучше было сделать это ночью, но у Рэндольфа слишком чуткий сон. А так он ничего не заподозрил, когда я вышла, вроде бы на минутку. Успела добежать до уже оседланной лошади прежде, чем воин спохватился. Сунула загодя написанное письмо в сумку его коня. И ушла по Изнанке.Не умей я ходить между двумя мирами, я бы, конечно, от Рэндольфа никогда не смогла сбежать. Было немного страшно, но больше за него: как он будет один, среди людей, без знания, как и что у нас устроено, со своими слишком приметными глазами и без возможности в любой момент попасть в привычный мир. Но я надеялась, что фэйри справится.Так у меня разом появилась целая куча новых проблем. Как будто прежних было недостаточно. И главным вопросом стало – что же делать дальше? Возвращаться домой? Нельзя, там Блудсворд. Пытаться как-то устроиться на Изнанке? Сразу вспоминались слова Терри о том, что “ничейный человек – до
Элисон Небо нависало над менгирами вогнутой чашей. Свободная от снега площадка на вершине холма раскрывалась навстречу небу, вызывающая в своей наготе. Замшелые камни, что опоясывали холм полукругом, справа и слева упирались в серую скалу причудливой формы, у подножия которой стоял алтарь. Здесь даже пахло по-другому. Не морозом и лесом, но мокрым камнем и почему-то грозой. Я прошла меж двух каменных стражей и ступила на промороженную, бесснежную почву в клочках пожухлой травы. Это место… в нем было что-то знакомое, словно я бывала здесь, да позабыла – все стерлось, выветрилось из памяти. Разошлась сплошная пелена над головой. Из облачной толщи упало несколько косых солнечных лучей, подсвечивая путь к жертвеннику и сам алтарь – прильнувший к телу скалы, темный и бесконечно древний. Над ним нависала фигура, высеченная в скале. Просторный балахон скрадывал ее очертания также, как капюшон скрывал лицо. Бедра статуи перетекали в необработ