Часть 4 - Глава 2

2

Вернувшись в вагон, я с ужасом увидела, что скамью напротив Маленького принца, бесцеремонно не заметив моей сумки, заняли подростки, и даже рядом с ним сел один.

Было их четверо. (Или пятеро? Или пятеро мне помнятся лишь потому, что у страха глаза велики?) Того же, что и Артур, возраста, может быть, на год старше его, но какой жуткий контраст между ним и ими! Джинсы, стоптанные кроссовки, кожаные куртки, волосы ершом, а один и вовсе оказался брит наголо. Маленький принц, в своём элегантном чёрном пальто, со своим шарфом, повязанным на французский манер, вокруг горла, так, что один конец оставался на груди, а другой – на спине (ох уж мне этот шарф!), наверняка привлёк их внимание, как диковинная птица, у которой хочется повыдергать перья…

Скамья позади той, на которой я сидела, оказалась пуста, и я, подавив в себе огромное желание немедленно подойти, схватить его за руку и вывести прочь из вагона, опустилась на эту скамью, сцепив руки в замок. «Спасать» Артура сразу показалось мне нехорошим опекунством, да и вообще не очень это правильно, когда мужчину спасает женщина, пусть даже мужчина совсем юн. В конце концов, думала я, не вечно же я буду рядом! Ему стоит узнать наш мир, который часто шершав, а не только Шопена и Дебюсси. Но, Бог мой, как тревожно мне было за него, несмотря на все эти рассуждения!

Подростки покатывались со смеху над каким-то ответом Артура, а он сам глядел на них так же спокойно, как бы и мне в глаза смотрел. Незаурядное мужество или просто огромная наивность?

– Слышь, ты! – перебивая общий смех, допытывался один верзила. – А матерные слова знаешь?

– Знаю, – ответил Маленький принц.

– А ну, скажь чево!

– Зачем?

– Нет, ты скажи! А ну, повтори… – и верзила, к общему восторгу компании, произнёс три непечатных слова.

– Не хочется.

–  Бздишь, ботаник! Баклан! Чмо!

Артур странно склонил голову набок, напомнив мне Елену Андреевну, мою первую учительницу музыки. (Господи, сколько лет прошло!)

– А ты… знаешь молитвы?

– Чаво? – с подозрением переспросил верзила. Подростки притихли.

– Наверное, нет…

– Хорош заливать, знаю!

– Тогда повтори: Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй меня, грешного, – предложил Артур с лёгким юмором вокруг губ.

– Пошёл ты! – возмутился длинный.  – Я что – придурок?

– Нет: тебе просто неловко произносить эти слова. Так и я, видишь, не дурак. Просто одним людям неприятны помои, а других тошнит от цветов. У всех по-разному устроен организм.

Компания на секунду примолкла, осмысляя, переглядываясь, бросая на Артура враждебные взгляды. Я с тоской осмотрела пассажиров: слушает ли кто-нибудь? Сопереживает ли? Захочет ли помочь? Совершенно равнодушные лица.

– Слышь, ты! – с угрозой начал другой подросток, короткий, но плотный, крепко сбитый, с плоским носом: это именно он был брит наголо. – Шибко верующий, да? Может, ты вообще не русский, если так выёживаешься?

Я стиснула руки крепче. Этого ещё не хватало! Только бы Артур не сказал, что он наполовину поляк! Следует ли с электричкой хоть один милиционер? Ах, как далеко кнопка вызова милиции, в самом конце вагона...

– Ну, разве я поход на африканца? – отозвался Маленький принц.

– Ты нас за дебилов не держи, умник! На чёрного – нет, а, может, ты жид пархатый? Или вообще чурка? Азият? Х*р тя разберёт, кто ты такой… Что ты за бабский платок на себя напялил? Так разве ходят нормальные русские пацаны? Может, ты просто педик, а?

Шарф Артура вправду был не вязаным, а из тонкой, в несколько раз сложенной ткани, и в самом деле скорее походил на платок. Артур снова задумался. Компания притихла, ожидая ответа. «Досчитаю до пяти, – сказала я себе, – затем встану, подойду к нему и уведу его прочь от этих зверёнышей. И пусть это выглядит как его бегство! Принц не обязан врукопашную драться с уличной сволочью, тем более Маленький. Раз. Два. Три. Четыре…»

Артур внимательно обвёл взглядом подростков, останавливаясь на каждом, и его лицо вдруг осветилось улыбкой.

– Платок, говоришь… Азият… Хочешь, расскажу тебе историю про платок? Точнее, вам всем.

– Нах*р надо! – возмутился низкорослый крепыш.

– Зря, эта история интересная! Особенно тем, что она случилась с одним из вас.

– Сдурел, баклан?!

– Нет. Я просто умею читать мысли.

Компания переглянулась; сидевший рядом с Артуром чуть от него отодвинулся.

– А если арапа заправлять будешь? – недоверчиво уточнил верзила.

– Так ведь несложно увидеть, правда это или сказка! Тот, с кем случилась история, поймёт, что она про него. И он, когда я закончу говорить, так растеряется, что сначала и сказать ничего не сможет. Ну, а потом будет отпираться, конечно… Рассказывать?

– Валяй!

Артур сладко потянулся на своём месте, будто находился на диване собственной виллы, а не на жёсткой скамье электрички в окружении будущих уголовников.

[ПЛАТОК]

– Слушайте историю про платок. Случилась она с одним пареньком, которого нам надо как-то назвать. Пусть он будет Мишей. Имя случайное. Он может быть и Гришей, и Сашей, и Пашей, это как кому нравится…

Миша – обычный парень, «нормальный пацан», как вы говорите. Лет ему пятнадцать, или шестнадцать, или около того. Стрижётся он коротко… а может быть, и совсем голову бреет, как вам угодно. «Черномазых» он не любит, скажем честно. Ни кавказцев, ни татар, ни таджиков, ни евреев… Вы ведь все их не любите, правда? Я никого не обидел нелепым подозрением, будто это не так?

«Бессовестный! – подумала я. – Сидит перед стаей зубастых волчат – и ещё смеётся! Юморист. Хорошо хоть, они не понимают этих насмешек. А как ровно говорит! Кот-Баюн. И куда все неграмотности делись…»

И не только не любит, а вместе с друзьями Миша порой выходит на улицу и учит этих поганцев жизни. Иногда возьмут баллончик с краской и напишут на стене: «Россия для русских!» А другой раз увидят на глухой улице какого-нибудь узбека, догонят его и  – как это называется?

– Отметелят, – подсказал кто-то. Другой со смешком предложил непечатный глагол.

– Вот-вот! Отметелят. В общем, хороший, нормальный парень.

Пару месяцев назад… – поймите, время – условное! Это могло полгода назад случиться! Или на прошлой неделе… Итак, пару месяцев назад Миша решил доказать себе, ну, и друзьям, конечно, что он не слабак, что он ни чёрта лысого не боится. Как это доказать? Да просто! Провести ночь на кладбище. А может быть, это была заброшенная стройка. Но пусть в нашем рассказе будет кладбище.

И вот, одевает Миша свою курточку, берёт с собой бейсбольную биту – потому что страшновато всё-таки… Хотя разве поможет против покойника бейсбольная бита? А осиновый кол он взять не догадался…

Так или иначе, в одиннадцать вечера он уже на кладбище.

Хоть на дворе август… Я сказал, два месяца назад? Зимой, то есть? Нет, зима мне не нравится. Почему бы не август? А кто хочет декабрь, для того пусть будет декабрь. Итак, хоть и август, но уже стемнело. Ночь, заметьте, безлунная и пасмурная. Идёт Мишка по главной аллее, и, хоть парень он не робкий, его оторопь берёт. Жутковато… Лягушка прыгнет, мышь прошуршит – и задумаешься, мышь это или покойнику… неспокойно. И слышит он, что впереди ровно кто-то… не то скулит, не то плачет, что ли! Высоким таким голоском. Пару шагов ещё сделал вперёд Миша и застыл. Нет, на кошку непохоже, а именно что голос человеческий, девичий.

И так ему от этого голоса страшно стало, что ещё бы чуть-чуть и… – уж простите грубое слово – ещё бы немного, и обделался бы паренёк. Чтобы страх разогнать, кричит Мишка громким голосом:

– Кто здесь?!

И слышит в ответ:

– Я ногу подвернула…

Тут он осмелел. Подходит ближе: сидит на скамейке у могилки как будто девушка (как будто – ведь ночь безлунная, пасмурная). Но вроде бы не покойница, живая. Сидит и тихонечко скулит.

– Зачем же ты по кладбищу-то шатаешься ночью? – спрашивает Михаил.

– Я к дяде шла, – девушка отвечает, – а не увидела, что тут канавка, вот и подвернула…

Голос особый, грудной, что ли. Чуднó она как-то говорит, кажется ему: букву «ль» мягко выговаривает. Не иначе как деревенская, думает Миша. И то, ведь деревня рядом с кладбищем. Вон, и юбочка, и платок на голове: городские так не ходят. Говор, значит, здесь такой...

 – Идти можешь? – спрашивает её. – На руку мою опирайся, и пойдём. Как хоть зовут тебя, попрыгунья?

Асей, отвечает. Своё имя ей назвал. Чулок с её ножки левой снял наш Михаил, в одну полосу разорвал и той полоской ногу ей перебинтовал туго. Поковыляли они не спеша. Нет, не покойница Ася! Живая: вес он её на руке своей чувствует и тепло. Нет-нет, а и скосит глаза направо. Ночью такой и близко черты лица не разобрать, но будто миленькая эта Ася. До дома с освещёнными окнами добрались.

– Дальше сама, – говорит ему девушка. И вдруг как примется благодарить: и хороший-то он, и золотой, и что бы она делала без него, совсем пропала бы! Сладко от девушки такие слова слышать в любом возрасте, а в шестнадцать лет не сладко разве?

– Ты меня не благодари, – Миша отвечает, – ты мне лучше…

 Набрался смелости.

– Ты мне лучше телефон свой оставь.

Растерялась, будто и испугалась слегка. Но губы свои к его уху приблизила и на ухо ему свой телефон прошептала. Повторила два раза.

– Запомнишь, – говорит, – и славно. А нет – не судьба…

Только Мишка ведь настырный парень! Он всю обратную дорогу цифры эти твердил без остановки. А как пришёл домой, так и записал сразу.

День, второй проходит – не даёт ему покоя эта Ася! И что с того, думает он, что она деревенская? (Какого хоть цвета платок на ней? Да разве в темноте цвет-то разберёшь…) И, хоть даже лицо её не разглядел толком, но подействовало всё вместе: ночь, волнение, и когда бок о бок идёшь с девушкой юной и через руку тяжесть её тела чувствуешь. А слова-то какие ему говорила!

Позвонил Асе. Смутилась та, обрадовалась. Помню, отвечает, хорошо помню тебя! Тоже о тебе думала… Встречу ему назначила, в центре города, у фонтанов. Или, скажем, у часов. Или у памятника. Кому что хочется, то и представляйте.

 Ну, Мишка наш затылок почесал: негоже на свидание в кожаночке-то да в штанах тренировочных. Не чурку ведь метелить, а с девушкой красивой встречаться! Костюм надел, в котором на выпускном после девятого класса гулял. А если про декабрь думаете – пальто у старшего брата одолжил. Или у отца. Или у соседа… Да что вы усложняете рассказ! Пусть лучше будет август.

Подходит он к фонтанам и издали ещё видит свою Асю… Узнал. Ох, мать честная! Аж сердце у него зашлось. В том же, в чём тогда была, и пришла девушка на свидание.

Не красный был на ней платочек! И не синенький, скромный, как в песне поётся! И не жёлтый, как мой, и не узорчатый павловский. А был её платок цвета зелёного… И юбочка – чёрная, долгая. И брови – чёрные, выразительные. Ай, плохо дело совсем! Нерусская девушка…

Нестройные восклицания вырвались у слушавших Артура подростков. Я вся похолодела. Нашёл время играть на чужих нервах, драматург несчастный!

Так растерялся Мишка, что остолбенел – но тут уж она сама его увидела, заулыбалась, бежит навстречу. Глядит он на неё вблизи – правда, красавица. Какой же дурак в такой момент развернётся? Боязно, конечно: вдруг эти черкесы – и не люди вовсе, не за просто же так мы их ненавидим! Ну ладно, утешает себя, уж я тебе потом задам, за весь русский род ответишь. Так… больше для очистки совести подумал.

– Какая же ты Ася? – спрашивает её.

– Да самая обычная! Все так зовут…

– А полное имя твоё какое?

– Асият. Что, не нравится тебе? 

А если вам имя Асият неприятно, то пусть будет она Лусинэ. Люся по-русски. Или Улэ, Юля, то есть. Черкеска, а может быть, адыгейка, не то лезгинка… Так и не узнал он национальности её.

– Нравится, – отвечает. – Красивое имя.

А ведь и правда: красивое…

Сердит вас это, вижу. Да и у Мишки нашего тоже была душа неспокойна про Асият, как они встречаться стали. Первое время он себя успокаивал: врага, мол, в лицо знать нужно. Все, думал, через эту Асият я их повадки узнаю, секреты, привычки, слабости. Ещё и спасибо мне скажут товарищи. Благородная, в общем, была у парнишки мотивация. Девчонка сладкая, конечно, ну, и под себя её подмять тоже мысль сладкая, это ведь не зазорно, это ребята, наоборот, одобрят. Ну, а уж потом-то я этой поганке, шахидке-душегубке всё, всё скажу о жизни!

Так вот он вначале думал, только странно как-то завертелось. Как увидит свою Асият – ни одной, ну подумай-ка, мысли благородной и правильной в голове. И не в том дело, что окручивала она его, соблазняла, прижималась к нему или юбочки надевала покороче. Наоборот, скромная очень была, не робкая, а именно что сдержанная, стыдливая. Чтобы на шее у него повиснуть – никогда, на четвёртый раз только поцеловать себя разрешила. А про постель сразу сказала ему: насчёт этого, Машýко, у нас строго, извини. Машуко она его называла, а, если подумать, не больше он Машуко, чем она – Ася. Этого до замужества у нас не бывает, и всё, точка, даже думать не моги. И как, спрашивает, вообще ты не боишься со мной встречаться? И то: боялся, и родни её, и того, что друзья их вместе увидят – и не ласковые слова ему скажут. Оттого ещё робел, что старше она его была на год, не то на два: ну как свысока посмотрит? Но встречался. Почему? Как сказать… Ведь стыдливость в девушке – одно, а нежность – совсем другое. Нежности в ней так было много, что порою идут они по городу, не в обнимку, об этом и речи не шло, рука об руку только, и то, еле касаясь пальцами – а чувствует он, что секунда – и задохнётся она от нежности своей. Во взгляде это видно, в слове каком-нибудь нечаянно сказанном. Именно что нечаянно, даже говорить о любви – и то она стыдилась. А он и хотел бы нежные слова сказать – да не умел просто. Только иной раз вырвется у него два, три задушевных словечка. Но каким взглядом она ему на эти словечки отвечала!

Чего боялся Мишка – то и случилось, так ведь и бывает. Всегда так, это заметьте.

Заходит он однажды с Асей в автобус… Пусть автобус, только помните, что «автобус» – место условное. Мог это и троллейбус быть, и трамвай, и маршрутное такси, и электричка даже… Могло это и дома у него случиться, когда он её за шторами спрятал. Но мы про автобус говорим.

Садятся друг напротив друга, молчит Ася, а ласково так смотрит, и взгляд её ровно душу ему греет. Недолго она так смотрела…

Мишкины друзья вошли, двое. Кто-то из вас, наверное – а то и другие, у Мишки ведь много друзей. Так он от девушки своей и шарахнулся, белей мела побледнел. Ну, думает, допрыгался ты, дружище…

А те рядом садятся, руку ему пожали, на Асю глаза скосили – и всё, ни грамма внимания ей больше. В голову им не вошло, что его это девушка! Понимаете? Мало ли кто в автобус зайдёт… Только на вид ему поставили: чтó, мол, рядом с чуркой приземлился? Отсесть бы от неё, да, на беду, автобус полный… Второй возражает: ну, и плюнь на неё, всё равно она по-нашенски не понимает ни бельмеса.

О делах заговорили. Мероприятие у них намечалось одно, ну, то есть, чтобы поучить черномазых уму-разуму. Масштабное событие готовилось. Всё он им на их вопросы только «да» и «нет», а когда спросили про его участие в деле, животом больным отговорился. Так друзья его на смех подняли. Обсудили дела, попрощались, вышли.

Глядит Михаил – а девушка его губы сжала в полоску тонкую-тонкую, и смотрит перед собой прямо, будто и не замечает его.

– Ася, – шепчет ей.

И не пошевелилась, будто и впрямь ни слова не знает по-русски.

– Да, – продолжает парнишка, – друзья мои бывшие. Нерадостно мне теперь это дело… Только не бывает такого, чтобы в одну секунду сразу взять всё старое и бросить!

– Живот у него болит… – Ася отвечает тихо. – А совесть не болит у тебя? Совесть – знаешь ты это русское слово? – Поднялась с места. – Не бывает, говоришь, чтобы в одну секунду? Только так и бывает, Машуко! Кто один раз побоялся – навсегда побоялся. Кто раз был подлец, всегда будет подлец!

Встал он тоже.

– Не понимаешь, что ли, что за  т е б я  боялся? – кричит, уж не стесняется того, что люди на них смотрят. – Не думаешь ты, что   т е б я  бы не пожалели, дурёха?

– А! – ему Асият отвечает. – Что ты мне грозишь побоями, смертью, ничтожной смертью! Жалкий ты, жалкий! Что такое перед любовью смерть? Ничто, огонёк спичечный, плюнь на него – и нет его! Ай, Машуко! Когда бы мою любовь ты знал, всю её меру, разве бы ты сейчас побоялся? Ой, велики глаза у твоего страха! Полон мужчин автобус – что, не вступились бы за меня? Или у вас так не принято? Не принято? Так чем же вы хвалитесь, Боже! Отчего, ты меня спрашивал, отчего наши мальчишки, смертники, жизни своей не жалеют? Оттого и не жалеем мы жизни, что жить не боимся! Что любим – и умираем. Незачем мне за тебя умирать, нет у меня теперь любви, только если на капельку осталось. Да зачем тебе эта капелька? Не унижай себя, Машуко, не проси у женщины любви никогда! Мужчина у женщины любви не просит.

Вышла на остановке – и не было больше той Аси.

[12-13.02.2011]

Артур замолчал и обвёл слушателей внимательными глазами. Подростки тоже молчали.

– Кто из вас Машуко, я вам не скажу, – прибавил Маленький принц. – Только вы, рано или поздно, сами догадаетесь. Помните признак? Он растеряется, а затем станет все отрицать. Да вы все, кажется, растерялись…

Ни слова не говоря, бросая друг на друга косые взгляды, зверёныши встали и один за другим вышли из вагона.

Я тут же опустилась на своё место напротив него, тяжело дыша.

– Бандит, разбойник… – прошептала я, переведя дух. – Про трусость – это ты на меня намекал?

– Ты?

– Вы, хорошо!

– Нет, я о вас даже и не подумал…

– Даже и не подумал обо мне, очень любезно! Ваше безобразное высочество, извольте-ка встать и перейти со мной в первый вагон, поближе к машинисту!

– Чего вы боитесь, Елизавета Юрьевна? Они сюда не вернутся.

– Да уж, вы им загадали загадку… Послушайте, а… это правда? – спросила я с опаской. – Вы на самом деле читаете мысли?

– Да что вы! Я всё придумал…

– Ну, слава Богу…

– Точнее, почти всё.

– А что вы не придумали?

– Ну… Всё, на самом деле.

– Будьте любезны выражаться ясней.

– Я посмотрел на них и понял, что из них с каждым такое могло случиться. Или, может быть, действительно случилось с кем-то. Кто знает, вдруг я угадал…

– Артур, вы… – я помолчала. – Вы наглый, дерзкий, до патологии наивный мальчишка, будь вы хоть трижды музыкальным гением и хоть четырежды голубых кровей! Понимаете вы, что эти четверо могли вытащить вас в тамбур и избить до полусмерти, из электрички выбросить, просто за ваш нелепый шейный платок, который делает вас похожим на педераста?!

– С вашего позволения, сударыня, это всё-таки шарф, – Артур искривил губы, так, что можно было догадаться, что он улыбается. – Я это отлично понял. Я и защищался, вы разве не видели? Скажете, плохо? Вы заметили, что я даже по-русски безупречно заговорил? Это как, спасаясь от тигра, забираются на скалу.

– Да, я оценила ваш талант сказителя!

– А их всё-таки жалко, – продолжал он. – Ведь каждый из них по отдельности – неплохой человек...

– Встаньте немедленно!  – крикнула я, не имея сил дальше слушать его прекраснодушные рассуждения и с содроганием думать, что компания в любую секунду может вернуться.

Маленький принц встал – я крепко ухватила его за руку и, словно дитя, повела через тамбуры в первый вагон. Найдя там две свободные лавки, я усадила его напротив себя.

– Выслушайте меня, Артур! Вы едете не один, а со мной. Вы от меня можете убежать когда угодно, но пока вы этого не сделали, помните, что я переживаю за вас. Может быть, зря я это делаю, может быть, вы нигде не пропадёте, но я женщина! Женщине естественно волноваться за ребёнка.

– Именно ребёнка?

– Но как же ещё я о вас должна думать, когда вам пятнадцать лет? Ведь и Архимеду, и Эйнштейну, и Рахманинову, им всем когда-то было пятнадцать!

– Конечно…

– Поэтому, если можете, не причиняйте мне лишнего беспокойства!

– Хорошо, Елизавета Юрьевна, – кротко отозвался Артур. – Но здесь-то я чем виноват? Ведь вы сами вышли в тамбур и долго не возвращались…

Я прикусила губу. Чистая правда. Из меня никудышная сопровождающая!

Остаток пути до Иваново (с пересадкой в Нерехте) мы доехали, не перемолвившись и десятком слов. Принц думал о чём-то своём, глядя в окно. И я тоже размышляла: огромное безумие нашей поездки становилось мне всё ясней с каждым часом.