Кабеза, один из старейших гайдуков маркиза и телохранитель его наложницы, принимать ванны не любил. Он предпочитал купание пусть и в холодной воде, но в большом водоеме. Именно таковой он и нашел в нескольких верстах от Дома. Озерцо. Чисто, безлюдно.
Воскресный день. Морозец. Кабеза был гол и счастлив, по грудь погруженный в студеную воду. Огромный, с рыжей копной вьющийся волос на крупной голове, он действительно олицетворял свое прозвище. Напевая «чипи-бубс» и вздрагивая всем телом, покрытым сотней веселых веснушек, он помыл голову и принялся за тело. Потер под мышками так, что аж передернулся, заулыбался, фыркнул, принялся обтирать плечи. И вдруг – звук. Будто ведро упало. Кто-то был на берегу – там, где его одежда. Он немедленно обернулся, думая только о том, что сейчас станет предметом какого-нибудь детского розыгрыша. Но нет. На берегу стояла женщина лет тридцати, не более. Круглолицая, полногрудая, с коромыслом и двумя ведрами.
– Так вы здесь воду набираете? – к своему ужасу и полному позору понял Кабеза. – Простите, я не знал.
– Да ниче, – ответила та, мило приподняв плечики, – мы здеся воду для черной кухни набираем. Она подолгу варится… Гляньте-ка, барин, вы тут полотенчико свое оставить изволили, – добавила она.
Тот сбросил дежурное выражение гнева со своего и без того от рождения гневного лица. Слегка улыбнулся. Хорошенькая! Видать, крепостная. Лишь бы не спугнуть.
– Да, сеньора, полотенце мое.
Он подождал, но она не отходила. Смотрела на него в упор с берега. Что ж, придется вылезать. Прикрываться глупо. Баба ж пред ним, не ребенок. Он вобрал всей грудью воздух, распрямил плечи и направился к берегу. Преодолевая сопротивление воды, мышцы его напрягались, и пусть он был немолод, но тело его можно было сравнить с геркулесовым. Баба не отрывала от него глаз. Ее взгляд медленно опускался вниз по мере появления гайдука из воды. Когда же он выдвинулся оттуда почти целиком, лицо ее слегка удлинилось, и она еле слышно охнула.
Подобное пристальное внимание для любого могло бы показаться более чем неуважительным и вызывающим, но не для Кабезы. Дикая кровь его, горячая в любви и необузданная в одиночестве, казалось, заставляла кипеть воду озера. Она была так близко, вовсе не гнушалась его и не отводила взгляд. Замужняя ли? Кабеза вышел из воды, как бог, как сам Геракл к пантеону богов! Она протянула ему полотенце.
– Можете одетьси, барин. Я не буду на вас смотреть…
Она ловко подхватила ведра и направилась к озеру. Кабеза остолбенел в некотором недоумении. И это все? Тем не менее оделся и даже предложил помочь донести ведра.
– Как вас зовут? – неспешно идя по сырой, вязкой дороге, спросил он.
– Марфа, я тута кормилица, в малюткином доме.
– Позвольте мне заверить вас, сеньора Марфа, что в озерцо я от незнания залез!
Женщина засмеялась.
– Не беспокойтесь, барин, – вдруг серьезно произнесла она, – в том озере, говорят, утопленница живет, так шо, акромя нее, вам возмущать там некого.
– Утопленница?
– Много лет тому назад, говорят, женщина камень себе на шею повязала и с понтона в самом центре в воду бросилась. Говорят, мужик ея здеся тоже убит был… Много тута народу гибнет, барин, так шо не купайтесь, не то кикимора какая под воду затянуть можеть.
Кабеза помолчал. Суеверия его смешили, но он спорить не стал. Марфа же продолжала.
– Озеро это в имение князя не входит, хотя раньше здесь нашенские бани стояли… А вы знаете, что это вовсе не озеро, а запрудь?
– В самом деле?
– Да, барин. Лет сто назад здесь мельницу построили и соорудили запрудь, но получилось озерцо, довольно длинное… так шо и понтон установили для удобству проезда. Однакоть место дурным прослыло, бани разобрали, понтон больше не ходить, так шо в обход до города добираемся.
– Почему место дурным слывет?
– Ах, о капище языческом говорят… Озеро якобы затопило его, а потому люди часто погибают…
– Тонут?
– Не только тонут. Волки здеся нападают… – тут Марфа махнула рукой. – Одно слово, нечистое место!
Кабеза расспрашивать не стал… его привлекала женщина.
– Марфа, вы всегда за водой сюда ходите?
– Каждое утро, барин. Вода всем нужна, а с озера, шо у новой бани, вода не ахти какая. Глины много. А колодец у Дома только для питья стоит, барыня запретила к нему касаться.
– Понимаю. Можно мне помочь вам завтра?
– Раз вам так хочется, барин.
– Да, не называйте меня барином…
– Как же величать вас, барин?
– Кабеза!
Вечером того же дня господин Тавельн, уставший после докладов на приеме у графини Алены, наконец распростерся в постели. Он опускался в нежную дрему, в свои мечты и сновидения. Ему всегда хотелось видеть себя, хотя бы во сне, на приеме у самого императора в качестве персоны, чрезвычайно почитаемой, влиятельной и незаменимой. Чудодейство сна могло приподнять его в росте и расширить в плечах. А платья! Золотом расшитые, осыпанные алмазами… Там, в приемной самого императора, он держит шляпу по форме и готовится к приему. – Его величество просит вас к себе, ваше многосиятельство! – открывая перед юношей дверь, смиренно кланяется придворный лакей. Из залитого светом зала его окатывают звуки восторга и комплиментов: «Это же его великородие, всеблагословенный государь Тавельн!» А дамы шепчут, восхищенно приподнимаясь на носочках: «Дайте нам на него взглянуть!» И все толпятся, и кланяются, и таращатся… А он сжимает шляпу в руках и делает шаг в ослепительное зарево ты
Господин Бакхманн согбенно склонялся над раскладывающей пасьянс княгиней Камышевой. – Приказчики наши, ваша светлость, беспокоятся насчет бурмистершки, – бормотал он. – Что там с ним супротивного? – лениво протянула та. – Говорят, он развель изрядьно бурную деятельность в исследовании волчьих нападений. Завтра с утрась едет по деревням с тем молодым прилипалой Брехтовым. – Ах, бестия! Она отпила чаю. Поморщилась. – Макарка, чаек-то остыл, дурак! Подь сюды, по морде дам! – новость о преувеличенном интересе маркиза к делу о волках сильно расстроила барыню. – Сейчас же пошлите доверенных мужиков. Пущай его припугнут. Но так, не очень! Нервишки встряхните, шоб охоту по деревням бегать отбить, и усе. – Понял, ваша светлость, – Бакхманн еще более согнулся. – Мои людишки им тють же займутси. Он быстренько выскочил за дверь под звук звонкой затрещины, которые так любила раздавать своим лакеям Камышиха. Сл
Перу, 1792 год – Ты уверен, что желаешь этого, Путник? – шаман приблизился к обуреваемому гневом юноше. – Ты прибыл сюда, чтобы призвать великие силы ради мести. Но они могут овладеть и тобой, если ты потеряешь над собой власть. Маркиз де Конн тяжелым взглядом обвел стоящих вокруг него людей, облаченных в маски. Беседа с ними внушала ему ярость предков, возбуждала жар крови и жажду кровной мести. – Я, потомок клана Ульфаст, муж дочери семьи де Сварро, – произнес юноша, – призываю вас в свидетели моей молитвы о мести. Шаман разжег сигару над костром. Он единственный был без маски. Острые широкие скулы, проницательный взгляд, крепкое телосложение и гладкая цвета бронзы кожа, возраст которой невозможно определить. Он был безумно красив, словно цыган или… древнегреческий полубог. – Я знаю тебя, – произнес шаман, – ты – маркиз де Конн… Твоей матерью была девушка из нашего народа… «людей над облаками»… прекрасная Ануи, наложница герцо
– Какое бесчинство! – кудахтали сельчанки навстречу старосте деревни Лупки. – Уже средь бела дня в могилах роютси! Семен Хрунов возвращался из церкви, когда на все охочие девки раскричались о странного вида незнакомце, копающемся опосля полудня на могилах. – Че орете?!! – прикрикнул на них староста. – Курицы! Идите до дому, не смущайте народ… А сам рысью помчался на кладбище. Что-то неладное было в этих новостях, что-то тревожное. Для самого старосты. Он пересек овражек по двум перекинутым бревнышкам. Чуть со спешки не опрокинулся. Ну да не впервой! Грязь и бездорожье, пора ненастная, осеняя, глухая. Вот и спины гробокопателей. Над ними стоит человек в одежде барской, богатой… – Ну-ка стойте! – крикнул староста, но уже помягче. Человек обернулся. Лицо темное, волос смоляной, глаза черные и будто бесовской зеленью сверкнули. – Шой-то вы здеся сябе позволяете?.. – не успокаивался Семен, приближаясь, хотя ноги у самого как-то начали подка
Перу, 1792 год Демон Абдшу явился к маркизу словно во сне. Они беседовали целую вечность, и вдруг Кунтур черной птицей сел на саркофаг, выбил отверстие в идоле и сорвал перевязь с глаз юноши. Неизвестно, сколько он пробыл там, в скальном ущелье, но к моменту, когда он встретил первую населенную деревню, его лицо покрывала растрепанная борода, а на глаза спадали густые спутанные волосы. Люди той деревушки, знающие о мертвом городе в горах над их равниной, бросились в стороны при виде возникшего в деревьях незнакомца в рваной одежде. Более двухсот лет назад инки вырезали все население города-призрака. Ныне там жили только шаманы и демоны! «Чунте!» – пронеслось над деревней. Старики замерли, дети спрятались, женщины замолкли. Вождь племени встал навстречу. Маркиз вступил в центр селения. В деревушке воцарилось молчание, благодаря которому де Конн услышал легкие стоны. Ребенок? Вождь указал на одно из жилищ, дощатую крышу на столбах. Что-то случило
Дом старосты деревни Лупки можно было назвать зажиточным. При нем были мельница, сарай, хлев, гумно и амбары. Последние хранили запасы всей деревни на случай голода. Просторное крыльцо под крышей, нарядная резьба, двор с широкими воротами под навесом, крашеные причелины и наличники. Сам дом – не клеть какая-нибудь. Просторная горница с огромной печью, пара сеней, хозяйственная и кухня. Печь топилась добротно, без дыма. Терпкий запах от щей и конопли. Гости остановились в горнице. За печью на голбце тихо устроилась детвора. Молодежь выгнали в теплые сени. Хозяева хотели было устроиться на полатях, а кровать за деревянной перегородкой предложили маркизу, но тот попросил освободить ему лавку у стены напротив печи, и все. Шарапа ушел в холодные сени. Его пристанищем стал обычный деревянный стул. Брехтов устроился на печи. Маркиз растянулся на лавке, застеленной войлочным покрывалом. Не спалось. Он лежал на животе, уставившись на тускло горящую сальную плошку. – Вас что-то беспок
Перу, январь, 1799 год Де Конн остановился в доме шамана. Он стоял на том же месте, на котором пять недель назад лежал мальчик в тот момент, когда Сергей Подольский ворвался в молебную и насильно вынес ребенка из дома. – Кем был твой гость? – спросил он шамана. – Моряк, офицер, – шаман уселся на лавку у стены и уныло воззрился на алтарь. – С ним был мичман по имени Каморкин. Он был у меня ранее, и я принял его друга по доверию. Помнишь, мой демон сновидений Таликоан явился к тебе, когда ты был в Европе, и попросил навестить старуху в Петербурге – ту, что дом заложила? – Помню, – кивнул маркиз, – я воспользовался своим демоном Абдшу, чтобы явиться к ней… Ох, и напугал же я ее! – То была жена Каморкина. Сергей этот просил о своем отце, и я отправился в поиск. – Что произошло? – Таликоан перенес моего медиума в место, где жил отец Сергея, и мальчик увидел двух человек со шпагами… Они убили старика. – Отца тв
Избушка у заросшей просеки вниз от деревни Лупки, у старых сенных сараев, куда складывалось весной на просушку сено, была бы совсем незаметной, если бы не необходимость хозяина заготавливать на зиму дрова не только себе, но и одиноким солдаткам из соседних деревень. Рыжий, всклокоченный, с огромными руками-клешнями мужик шумел второй день. Утро. Работы полно. Под грустный напев из-под колуна вылетали ровненькие чурки. Работа требовала обдумывания: где подрубить сучки, какой выбрать торец, стоит ли докалывать малым топором… Вдруг раздался стук копыт. Четыре резвые лошадки. Повозка на мягких подвесках. Барин какой с утра спозаранку? Совсем близко. Мужик вышел из сарая, всмотрелся в конец просеки. Вот и сама повозка, вроде открытый фаэтон. Дождался, когда колеса поравнялись с сараем. На усыпанные щепой и опилками глинобитные плиты дворика легко спрыгнул единственный пассажир экипажа. Их взоры встретились. – Нас так и не представили, – холодно произнес маркиз де