Вечером того же дня господин Тавельн, уставший после докладов на приеме у графини Алены, наконец распростерся в постели. Он опускался в нежную дрему, в свои мечты и сновидения.
Ему всегда хотелось видеть себя, хотя бы во сне, на приеме у самого императора в качестве персоны, чрезвычайно почитаемой, влиятельной и незаменимой. Чудодейство сна могло приподнять его в росте и расширить в плечах. А платья! Золотом расшитые, осыпанные алмазами… Там, в приемной самого императора, он держит шляпу по форме и готовится к приему.
– Его величество просит вас к себе, ваше многосиятельство! – открывая перед юношей дверь, смиренно кланяется придворный лакей.
Из залитого светом зала его окатывают звуки восторга и комплиментов: «Это же его великородие, всеблагословенный государь Тавельн!» А дамы шепчут, восхищенно приподнимаясь на носочках: «Дайте нам на него взглянуть!» И все толпятся, и кланяются, и таращатся… А он сжимает шляпу в руках и делает шаг в ослепительное зарево тысяч свечей. Объявляют его титулы и чины. Сердце выскакивает из груди, гордость и чувство самозабвенной любви к самому себе переполняют его. Он входит в зал, и вдруг все затихает, обмирает, сотни глаз изумленно замирают на нем. Нет, в них уже нет восхищения. «О, благодетель!» Тавельн опускает глаза и понимает, что шляпа – единственный предмет его туалета! Более на нем нет и нитки. В онемении он пытается использовать головной убор для прикрытия того, для чего данный предмет не был создан изначально, но весьма кстати имел подходящую форму…
Ужасно смущенный и униженный, господин Тавельн сделал шаг назад и потихоньку попятился к двери. Он сгорбился, съежился, распластал по бледному лицу виноватую улыбку. Но, к несчастью, сон продолжался своим ходом, и к нему навстречу с трона поднялся его величество. Придворные раскланиваются, расступаются. Величаво приближаясь, его величество начинает приобретать знакомые формы и очертания. Какое странное обстоятельство! С образом его величества сливаются форма и лицо маркиза де Конна. К чему бы это? Ему бы проснуться! Ущипнуть себя за щеку!
– Любезный, – между тем произнес его величество, многозначительно подняв бровь, – мне кажется, вам чего-то недостает… – он окинул Тавельна гневным взглядом. – М-м-м?!!
– А?.. – затрясся Тавельн.
– Я вас спрашиваю, а вы отвечайте! – вдруг рявкнул его величество. – Да или нет?!!
Рот господина Тавельна было открылся, но император тут же крепко схватил его за щеку и оттянул так сильно и болезненно, что несчастный «вельможа» вскрикнул и… проснулся. Да не просто проснулся, а вскочил, спрыгнул с кровати, обливаясь потом и слезами. Единственные грезы его были растоптаны каким-то заезжим маркизиком… Как тот вообще оказался в его сне?!!
– Глупость, сын мой, зрелище весьма отвратительное, – вдруг кто-то проскрипел за его спиной. Тавельн мог поклясться, что слышал голос дворецкого Бакхманна. – Что с вами такое приключилось? Ви в своем уме?
Он обернулся и, к своему горю, обнаружил себя стоящим на мостовой прямо на Невском проспекте! Господин дворецкий рассматривал его через золотой монокль, по-цыплячьи оттопырившись и содрогаясь от смеха, что отнюдь не придавало комичности виду самого Тавельна. Он был наг, как новорожденная свинка. Вокруг него сновали повозки, штатские лошаденки и искрометные офицеры на рысаках. Что ему понадобилось в столь оживленном месте при сем неглиже?!
Но тут на всем скаку к нему прорвалась карета с вензелями и гербом императорского дома. Вельможе надо бы скрыться, и – какой стыд! – никто его не замечает, никто не желает помочь. Из промчавшейся кареты выглянуло бледное лицо королевы Марии Антуанетты в обрамлении черных волос с проседью. На него сыплется французская речь и немецкая брань.
– Простите, я не нарочно! – воскликнул несчастный вельможа.
На это голова королевы высунулась из окна уже удаляющейся кареты и плюнула. «Плюющаяся голова королевы», – подумал Тавельн. Поистине, не с ума ли он сошел, видя собственными глазами голову без тела? Очевидно, это явление было намеком на месяц и день рождения господина Тавельна, совпадающий с трагическим событием во Франции, а именно с обезглавливанием вышеупомянутой особы.
Происходящее сводило с ума, так как казалось неким знаком свыше. Но, к счастью, сон начал растворяться, и можно было даже ожидать скорого пробуждения. Небо расступилось, и сияние, проникшее сквозь сумрак видения, охватило вельможу. Через мгновение он открыл глаза, но не в постели, а в маленькой камере, вернее, даже каменном мешке с еле виднеющейся в потолке прорезью окна. Он стоял перед столом, за которым величественно восседало уже знакомое ему лицо. Возмущенный наглостью маркиза де Конна, Тавельн шагнул было к нему, но тут же обнаружил, что руки и ноги его скованы кандалами.
– Происхождение? – раздался по другую сторону стола знакомый голос бурмистра.
– Простите? – растерялся Тавельн.
– Вспоминайте, ваше величество! – отозвался маркиз. – Все уж готово для вашей казни, а вы капризничаете! Ну же, где родились? Отвечайте толком! Надо же нам закончить строки вашей всемилостивейшей биографии верным отчетом.
– Казни?!!
Тавельн чуть не заплакал. Он закрыл глаза ладонями и захлюпал. Нервы его были окончательно расстроены. Кто-то потянул его за руку. Тавельн сопротивлялся, он не хотел открывать лицо и еще больше сокрушался собственным бессилием.
– Да что с вами, барин?!
Голос, раздавшийся над головой, был голосом слуги Ваньки. Тавельн выглянул из-под руки и перед ним совершенно отчетливо возник образ его дворового.
– Ванька!
Тавельн был дома, в постели! Он живо вскочил, принял вид, достойный хозяина, и мрачно приказал принести ему ковш холодной воды. Лицо освежить. С безропотным «слухаюсь» слуга исчез в дверях.
– Вернусь утром к графине и все свое мнение о бурмистершке выскажу… – Тавельн не успел додумать свою сокровенную мысль, как в спаленку ввалился Ванька с огромным ковшом воды, но вместо того, чтобы поставить принесенное на стол, мерзавец зло загоготал и в тот же момент окатил барина всей содержавшейся в нем ледяной жидкостью. Тавельн почувствовал, как сердце кольнуло. Пол надломился, тело стало проваливаться сквозь дощатые перекладины. Ужас застыл в его глазах.
– Сначала попробуй проснуться! – неслось насмешливое улюлюканье вслед за падающим господином Тавельном. Сон обращался в вечный кошмар…
Господин Бакхманн согбенно склонялся над раскладывающей пасьянс княгиней Камышевой. – Приказчики наши, ваша светлость, беспокоятся насчет бурмистершки, – бормотал он. – Что там с ним супротивного? – лениво протянула та. – Говорят, он развель изрядьно бурную деятельность в исследовании волчьих нападений. Завтра с утрась едет по деревням с тем молодым прилипалой Брехтовым. – Ах, бестия! Она отпила чаю. Поморщилась. – Макарка, чаек-то остыл, дурак! Подь сюды, по морде дам! – новость о преувеличенном интересе маркиза к делу о волках сильно расстроила барыню. – Сейчас же пошлите доверенных мужиков. Пущай его припугнут. Но так, не очень! Нервишки встряхните, шоб охоту по деревням бегать отбить, и усе. – Понял, ваша светлость, – Бакхманн еще более согнулся. – Мои людишки им тють же займутси. Он быстренько выскочил за дверь под звук звонкой затрещины, которые так любила раздавать своим лакеям Камышиха. Сл
Перу, 1792 год – Ты уверен, что желаешь этого, Путник? – шаман приблизился к обуреваемому гневом юноше. – Ты прибыл сюда, чтобы призвать великие силы ради мести. Но они могут овладеть и тобой, если ты потеряешь над собой власть. Маркиз де Конн тяжелым взглядом обвел стоящих вокруг него людей, облаченных в маски. Беседа с ними внушала ему ярость предков, возбуждала жар крови и жажду кровной мести. – Я, потомок клана Ульфаст, муж дочери семьи де Сварро, – произнес юноша, – призываю вас в свидетели моей молитвы о мести. Шаман разжег сигару над костром. Он единственный был без маски. Острые широкие скулы, проницательный взгляд, крепкое телосложение и гладкая цвета бронзы кожа, возраст которой невозможно определить. Он был безумно красив, словно цыган или… древнегреческий полубог. – Я знаю тебя, – произнес шаман, – ты – маркиз де Конн… Твоей матерью была девушка из нашего народа… «людей над облаками»… прекрасная Ануи, наложница герцо
– Какое бесчинство! – кудахтали сельчанки навстречу старосте деревни Лупки. – Уже средь бела дня в могилах роютси! Семен Хрунов возвращался из церкви, когда на все охочие девки раскричались о странного вида незнакомце, копающемся опосля полудня на могилах. – Че орете?!! – прикрикнул на них староста. – Курицы! Идите до дому, не смущайте народ… А сам рысью помчался на кладбище. Что-то неладное было в этих новостях, что-то тревожное. Для самого старосты. Он пересек овражек по двум перекинутым бревнышкам. Чуть со спешки не опрокинулся. Ну да не впервой! Грязь и бездорожье, пора ненастная, осеняя, глухая. Вот и спины гробокопателей. Над ними стоит человек в одежде барской, богатой… – Ну-ка стойте! – крикнул староста, но уже помягче. Человек обернулся. Лицо темное, волос смоляной, глаза черные и будто бесовской зеленью сверкнули. – Шой-то вы здеся сябе позволяете?.. – не успокаивался Семен, приближаясь, хотя ноги у самого как-то начали подка
Перу, 1792 год Демон Абдшу явился к маркизу словно во сне. Они беседовали целую вечность, и вдруг Кунтур черной птицей сел на саркофаг, выбил отверстие в идоле и сорвал перевязь с глаз юноши. Неизвестно, сколько он пробыл там, в скальном ущелье, но к моменту, когда он встретил первую населенную деревню, его лицо покрывала растрепанная борода, а на глаза спадали густые спутанные волосы. Люди той деревушки, знающие о мертвом городе в горах над их равниной, бросились в стороны при виде возникшего в деревьях незнакомца в рваной одежде. Более двухсот лет назад инки вырезали все население города-призрака. Ныне там жили только шаманы и демоны! «Чунте!» – пронеслось над деревней. Старики замерли, дети спрятались, женщины замолкли. Вождь племени встал навстречу. Маркиз вступил в центр селения. В деревушке воцарилось молчание, благодаря которому де Конн услышал легкие стоны. Ребенок? Вождь указал на одно из жилищ, дощатую крышу на столбах. Что-то случило
Дом старосты деревни Лупки можно было назвать зажиточным. При нем были мельница, сарай, хлев, гумно и амбары. Последние хранили запасы всей деревни на случай голода. Просторное крыльцо под крышей, нарядная резьба, двор с широкими воротами под навесом, крашеные причелины и наличники. Сам дом – не клеть какая-нибудь. Просторная горница с огромной печью, пара сеней, хозяйственная и кухня. Печь топилась добротно, без дыма. Терпкий запах от щей и конопли. Гости остановились в горнице. За печью на голбце тихо устроилась детвора. Молодежь выгнали в теплые сени. Хозяева хотели было устроиться на полатях, а кровать за деревянной перегородкой предложили маркизу, но тот попросил освободить ему лавку у стены напротив печи, и все. Шарапа ушел в холодные сени. Его пристанищем стал обычный деревянный стул. Брехтов устроился на печи. Маркиз растянулся на лавке, застеленной войлочным покрывалом. Не спалось. Он лежал на животе, уставившись на тускло горящую сальную плошку. – Вас что-то беспок
Перу, январь, 1799 год Де Конн остановился в доме шамана. Он стоял на том же месте, на котором пять недель назад лежал мальчик в тот момент, когда Сергей Подольский ворвался в молебную и насильно вынес ребенка из дома. – Кем был твой гость? – спросил он шамана. – Моряк, офицер, – шаман уселся на лавку у стены и уныло воззрился на алтарь. – С ним был мичман по имени Каморкин. Он был у меня ранее, и я принял его друга по доверию. Помнишь, мой демон сновидений Таликоан явился к тебе, когда ты был в Европе, и попросил навестить старуху в Петербурге – ту, что дом заложила? – Помню, – кивнул маркиз, – я воспользовался своим демоном Абдшу, чтобы явиться к ней… Ох, и напугал же я ее! – То была жена Каморкина. Сергей этот просил о своем отце, и я отправился в поиск. – Что произошло? – Таликоан перенес моего медиума в место, где жил отец Сергея, и мальчик увидел двух человек со шпагами… Они убили старика. – Отца тв
Избушка у заросшей просеки вниз от деревни Лупки, у старых сенных сараев, куда складывалось весной на просушку сено, была бы совсем незаметной, если бы не необходимость хозяина заготавливать на зиму дрова не только себе, но и одиноким солдаткам из соседних деревень. Рыжий, всклокоченный, с огромными руками-клешнями мужик шумел второй день. Утро. Работы полно. Под грустный напев из-под колуна вылетали ровненькие чурки. Работа требовала обдумывания: где подрубить сучки, какой выбрать торец, стоит ли докалывать малым топором… Вдруг раздался стук копыт. Четыре резвые лошадки. Повозка на мягких подвесках. Барин какой с утра спозаранку? Совсем близко. Мужик вышел из сарая, всмотрелся в конец просеки. Вот и сама повозка, вроде открытый фаэтон. Дождался, когда колеса поравнялись с сараем. На усыпанные щепой и опилками глинобитные плиты дворика легко спрыгнул единственный пассажир экипажа. Их взоры встретились. – Нас так и не представили, – холодно произнес маркиз де
Со ступенек экипажа в жижу оттаявшего к полудню снега бухнулись обтянутые замшевыми крагами ботинки маркиза, кавалерийские сапоги Шарапы и бархатные туфли Брехтова. Последний, почувствовав потоки холодной грязи, хлынувшие под длинные форменные брюки, досадливо оттянул накрахмаленный шейный платок. – И что мы собираемся делать в этой глуши, если не выкопать мне могилу? – спросил он. Де Конн подмигнул. – Могилу, да не вам, сударь! Михайло, попытайтесь не высовываться на дорогу, чтобы никто о нашем присутствии здесь ни духу, ни слуху. Они остановились на опушке леса, плотного и недружелюбного. По описанию Емельяна, справа должен был располагаться острог. Если бы не темная слава этих мест, то дорога в пансион через него была бы удобнее – короче нынешней. – День ныне недолог, скоро стемнеет, – сказал маркиз, подвешивая на себя широкую саблю и дюжину даг, – а я люблю незамедлительно наносить ответный визит тем, кто смеет напасть на меня или моих люд